из окон 4-го и 5-го этажей, то высота эта вполне была сопоставима с высотой здания ПромстройНИИпроекта, откуда 16 января 2005 года выпрыгивали юные сотрудницы банка…

А причина пожара вот в чем… Есть такое вещество — серный эфир (так иногда называют обычный эфир. — Прим. авт.). По правилам оно должно храниться в несгораемом помещении, и для опытов его можно приносить в лабораторию крохотными порциями. Но не зря говорят в авиации: „Инструкции кровью писаны“. Стоит только нарушить инструкцию… Так вот, лаборанту надоело таскать серный эфир понемногу, и он принес в лабораторию на 5-й этаж целую бутыль. Уронил, разбил, и роковое вещество полыхнуло огромным огненным шаром. Никакой водой его потушить невозможно.

30 лет назад Тамара Павко была студенткой ДВГУ и проходила практику в ТИБОХе. Когда в лабораторию, где сидела Тамара, ворвалась горящая лаборантка Лена с криком „Пожар!“, женщины пытались потушить ее огнетушителем. Но его мощности не хватило! В те годы люди увлекались одеждой из трикотина. Сгорая, эта толстая синтетическая ткань агрессивно вгрызалась в тело. Горящая девушка добежала до первого этажа, на вахте огонь потушили, и она еще прожила три дня. Умерла от ожогов, несовместимых с жизнью…

Пары эфира разнеслись по всему зданию. Третий, четвертый, пятый этажи вспыхнули мгновенно. Люди выпрыгивали в окно на палатки, которые растягивали внизу прибежавшие из соседних институтов коллеги, но брезентовое полотно лопалось под тяжестью тел. Многие из прыгавших гибли мгновенно. Так, с третьего этажа выпрыгнули муж и жена, с пятого молодая девчонка, дочь архитектора. По подсчетам Тамары, число разбившихся насмерть было не меньше пяти, а число обожженных — значительно больше.

— Говорят, в экстремальной ситуации у человека откуда-то берутся невероятные силы, — вспоминает Тамара. — Я до сих пор удивляюсь, как я могла, зацепившись одной рукой за подоконник, висеть на нем. Помню, как мы с коллегой висим на окне, и она говорит: „У нас же в соседней лаборатории хранится люмогидрит лития, если он загорится, будет такой взрыв, что от этого здания ничего не останется“. Так бы я и довисела до приезда пожарных, но мне коллеги закричали: „Прыгай! Ты нам мешаешь“. Я и прыгнула.

Очнулась уже в больнице. После меня прыгала однокурсница Наташа Бусарова — она упала на руки и переломала их. В больнице она была „ходячая“ и часто навещала меня. Мы до сих пор дружим…

Еще на больничной койке Тамару допрашивала милиция: „Почему вы не тушили пожар? Зачем вы сразу побежали к окну и открыли его?“ Что можно ответить на это? „Было страшно. Тушить необъятный пожар махоньким огнетушителем — бесполезно. Хотелось выпрыгнуть в окно и — если Бог даст — спастись или умереть сразу, без боли“.

Самое тяжелое испытание предстояло тем, кто выжил. Две девочки, которых отвезли в Москву, — им ведь сейчас будут делать одну за другой операции по пересадке кожи, и это будет длиться не один месяц…»[256]

Б. И. Втюрин вспоминал: «Четырехэтажное здание, вход, по-моему, был один. Потому что закрытая организация. В химической лаборатории вспыхнул пожар. И главное, он перегородил выход из лаборатории. Выбраться не могли — прыгали с четвертого этажа, и жертвы были, да».

3 ноября 1976 года:

«14 января на неделю приедет к Вам Андрей и подробно расскажет о своих делах и бедах. Этот взрыв унес уже 3 жизни и, наверное, будет еще одна смерть. Оказывается, что заместитель Андрея, ответственный за технику безопасности Г. Б. Беляков (на самом деле Еляков. — Прим. авт.) — директор института, где этот взрыв произошел. Я помню, как этот Беляков рвался к Андрею в заместители и как Андрей 2 года сопротивлялся, а потом под нажимом Овчинникова и нашего крайкома все же добился своего. Он — противный тип с манерами футбольного тренера и очень неинтеллигентный… простите мне это отступление. Но ведь этого вам Андрей не скажет!.. Андрей держится с большой выдержкой и внешним спокойствием, не суетится и ни разу не сорвался. Но наладить ему сон по ночам — стоило больших трудов. Хотим на ноябрьские праздники уехать в Арсеньев — сами вдвоем на машине (400 км от Владивостока), и никто не будет звонить. Уговариваю Андрея, а он колеблется…»

9 декабря 1976 года:

«Андрей лежит покорный врачам, но не испуганный. Процесс остановлен, и теперь будут улучшения ЭКГ. Настроение у него бодрое и спокойное, на нас не злится и лежит смирно. Ест очень мало. Все лекарства капельницей вводят ему 1 раз в день.

Примерные планы: в больнице до 10–15 января. Вставать с кровати — сидеть, потом ходить с 20 декабря; 30 декабря выйти 1-й раз на улицу, с 1 января гулять. После всего — санаторий на месяц.

В марте быть в Москве и лечь на 10 дней на проверку в Ляпуновку. Это примерно, если все пойдет так хорошо, как теперь. Самое главное, он спокоен и собрал свою волю для выздоровления.

Почему так получилось?

1) летняя оскорбительная комиссия;

2) местные власти, которым нужен не Капица, а послушный скромный мальчик, а из Андрея его выкроить невозможно;

3) пожар и разбирательство, с этим связанные;

4) частые полеты на самолете.

Я уже давно говорю ему: 2 года, на которые мы ехали, — прошли. А дело только началось, и бросить его трудно. Все понимаю, но хочется мне его отсюда забрать, очень хочется…

Вот мой короткий отчет. Буду Вам звонить через 2–3 дня. Что делать дальше? Спросите Лену. Может быть, числа 18–20 декабря прислать еще одного врача по Лениному выбору из Института кардиологии, молодого, без чинов, который знает ремесло „реабилитации“ инфарктных больных.

Они говорили, что если и был инфаркт, то очень небольшой.

Беспокоит меня Надя. Все вокруг нее стонут, худая такая, и уговаривают брать академический отпуск или переходить на I курс. Поддержите ее угасающий дух, пусть борется до последнего патрона и не сдается.

Бедное, глупое животное — все на него давят — врачи, куратор из факультета, и ей себя очень жаль. А жалеть ее нельзя… Вот и все мои нескладушки, больше не пишу и не считаю это письмом. Целую Вас и Петра Леонидовича нежно, Андрей просит передать, что он хороший и слушает врачей. И еще он просит позвонить М. А. Зарецкой — пусть примет рукопись на доработку во Владивосток, пока он болеет.

Аня уже здорова, только побледнела, но все равно красотка, уже начала заниматься».

Санаторий «Приморье», 6 февраля 1977 года:

«Cела писать Вам письмо, так как понимаю, что не писать больше — стыдно. А что писать? Живем мы в санатории МВД — сейчас мертвый сезон, и отдыхают тут все милиционеры средней руки и средних успехов — даже милиция из Крыма отдыхает тут зимой — вокруг одна милиция. А милицию, как вы знаете,