– Сынок! Сынок! – шептал он, целуя и обнимая его. – Подсокольничек! Жаль моя! Отрада моя! Кровиночка моя! Откуда у тебя знак этот?

– Бабка говорила – отец выжег, – чисто по-славянски ответил белокурый мусульманин.

– Я! Я! – обливаясь слезами, кричал, весь дрожа, Илья. – Я твой отец! У меня тебя украли да в рабство продали!

– Я не раб, – тихо ответил Подсокольничек. – Не раб.

– Где мать твоя? – спросил Илья, тряся, как тряпичную куклу, сына. – Где бабушка?

– Она умерла. Давно, – нехотя отвечал сын.

– Ничего не говорила она тебе, откуда ты, чей ты? – спрашивал Илья.

– Я – сын Аллаха! – ответил Подсокольничек.

– Это пройдет! Пройдет… – шептал Илья, оглаживая своего ребенка по золотым волосам, по плечам. – Это пройдет! Голубчик мой! Ай тебе бабка не сказывала, какого ты рода?

– Я от рода черных клобуков! Из земли Каса.

– Верно! Верно, бедный ты мой! А матушка твоя – славянка от племени вятичей. А крещен ты в Муроме…

Весть о том, что Илья сына отыскал, мигом облетела войска. Военачальники византийские, армянские, копты приходили в шатер Ильи с поздравлениями и только головами качали да языками цокали, глядя на Илью и Подсокольничка, сидевших рядом.

Они были очень похожи теперь, когда стянули пропитанные кровью доспехи и стоявшие колом от соли армяки и рубахи. Омылись, расчесали кудри, стали совсем схожи.

Сходства добавляли не только огромные одинаковой синевы глаза, но и то, что прежде чернокудрявый Илья нынче был бел как лунь, как снега на сияющих вдали горных вершинах, на голове Арарата, где, сказывают, причалил свой корабль праотец Ной.

– Видишь, Илья, какой Господь дал тебе подарок за службу и победу, – сказал командир всей византийской армии, когда приехал поздравлять воеводу Илью Муровлянина с присоединением Сирии и Армении к Византийской империи. – Весть о происшедшем я уже отправил в Константинополь. Думаю, что не только подвиги твои, но и обретение сына найдут достойное понимание при императорском дворе. Рассчитывай, что будешь награжден хорошим поместьем где-нибудь на благословенном острове в Эгейском море.

– Да, история удивление порождает. Это напоминает историю Одиссея и Телемаха! – качали коротко стриженными головами византийские офицеры – командиры конных и пеших полков.

– На что нам остров? – говорил, сидя с сыном рядом, Илья. – Мы домой, в Киев, поедем! Домой! Там у нас держава наша. А бог даст, и Карачаров навестим… Есть ведь он! И Муром – есть! А у нас дорога теперь прямая – через горы, мимо Тьмутаракани, а уж там рукой подать – по Днепру вверх, и дома. Там нас князь дожидается…

Византийцы не перебивали расчувствовавшегося Илью, но воеводы русские примечали, что на уме у них другое. Непросто будет русскому корпусу окончить свою службу империи и вырваться из удушающих объятий Византии, чтобы уйти на Русь.

Примечали воеводы и другое: красивый, похожий на отца Подсокольничек, так похожий, будто это молодой Илья сидел рядом со своим отцом, был истым мусульманином. Он не снял шапку за трапезой, а когда послышался среди пленных голос муэдзина, призывавшего на вечерний намаз, словно перестал слышать и видеть, что происходит среди однополчан отца. Повернувшись лицом в сторону Мекки, он прикрыл глаза и чуть покачивался в такт читаемой про себя молитве.

Илья тоже это видел и утешал себя: «Пройдет! Опомнится…»

Когда разошлись воеводы и гости из других войск, когда остались отец и сын вдвоем, Илья не мог налюбоваться на обретенного Подсокольничка.

– Это чудо! Чудо Господь явил.

Он рассказывал о себе. О том, как был в немощи, как исцелили его монахи – калики перехожие, как пошел на службу к Владимиру киевскому и послужил много крещению Руси…

– Мать жива? – только и спросил Подсокольничек.

И вновь Илья долго рассказывал, как жили они в Киеве и как бился он с печенегами, а потом пошел на византийскую службу… О чем при этом думал Подсокольничек, было непонятно: молчал он, глядя куда-то, словно сквозь стены шатра.

– Где сестра? – спросил он, хотя догадаться можно было, что сестры нет на свете.

И долгий горький рассказ Ильи перебил только одним замечанием:

– У нее в ушах серьги были с голубыми бусинками. Она меня на закорках носила, а я их трогал губами, да чуть и не откусил.

– Верно! Верно! – обрадовался Илья. – Тебе четыре годочка было! Уж мы как испугались! Откусил ведь бусинку, да чуть не проглотил. А кто ее знал, как она в животике твоем отзовется, бирюза, – ведь ею хворь всякую лечат, а ты – махонький… Верно!

Он словно цеплялся за соломинку воспоминаний, переброшенную из прошлого в нынешний день. Но сын опять замолчал и замкнулся, уставясь в полотняную стену шатра.

Илья расспрашивал Подсокольничка о его житье-бытье. Но тот отвечал неохотно. Как их взяли, не помнил. Помнил, что долго шли и ехали на ладьях и бабушка держала его на руках. Потом помнил виноград и белые хоромы, где поселили их: женщин – отдельно, детей – отдельно. Помнил, как богатый бездетный мусульманский военачальник взял его в дом и полюбил как сына.

Помнил, как страшно плакала прибежавшая к ним во двор черная старуха, в которой он узнал бабушку, когда рассказали ей, что Подсокольничек обрезан и стал мусульманином.

Добрый хозяин Подсокольничка купил его бабушку и сделал служанкой у внука, правильно рассудив, что вернее и надежнее служанки не будет. А того, что она воспитает его врагом ислама, не боялся! Подсокольничек считал его отцом и любил, а позднее стал ценить за ум, знатность и богатство.

Второй отец Подсокольничка был очень набожным и, когда на него обрушились несчастья, не возроптал против Аллаха, не усомнился в благости его. Сетовал только, что Подсокольничку придется испытать много трудностей, прежде чем он станет славен в мусульманском обществе.

Двенадцати лет отроду сын Муромца стал служить. Поскольку он был грамотен и хорошо считал, его быстро выделили из среды других мальчиков и отправили учиться сначала в Багдад, а затем в Кордову. Семнадцати лет он вступил на воинскую службу. Громадная физическая сила, доставшаяся ему в наследство от отца, здоровье, доставшееся от предков, ясный ум и доброе сердце сыскали ему много друзей…

К этой поре немилость, в которой был его приемный отец, окончилась, и Подсокольничек сразу занял место в арабской армии. К двадцати годам он был уже опытным воином и командиром отдельного отряда самых отважных бойцов.

С русами он сталкивался не единожды, но никогда даже подумать не мог, что их воевода – Илья-гяур – его отец.

Доказательств было достаточно: на груди отца был точно такой же крест-аджи, что и у Подсокольничка, у них были общие воспоминания; из того немногого, что рассказывала ему бабушка Салтыриха, как звали ее по имени хозяина, все совпадало с тем, что говорил Илья! Да и похожи они были так, что видевшие их только головами качали: «Надо же! Ну просто один человек, только на разном возрасте!»