Григорий Моисеевич стремился не упускать ни малейшей возможности расположить к себе следователя и тюремное начальство, всячески подчеркивая свою длительную работу в системе госбезопасности аппарата НКВД. Но тюремные служаки оказались слишком большими формалистами, всякие сюсюканья и заигрывания заключенного пресекали решительно. Затянувшаяся неопределенность явно тяготила Могилевского. Не ощущая особых поблажек, арестант в конце концов решил: рассчитывать на бывших сотоварищей и начальников из МГБ не стоит. Руководство советской госбезопасности определенно утратило к нему всякий интерес.

В душе оставалась последняя надежда — на суд. И хотя по рассказам военный трибунал не очень-то снисходил к своим клиентам, Григорий Моисеевич все же внутренне готовил себя к предстоящему процессу основательно. Выдвигал аргументы, снижавшие опасность содеянного, отрабатывал варианты, думал, как разжалобить судей.

А время бежало неумолимо. Уже перевалил на второй год срок его пребывания за решеткой, а конца своим мытарствам Могилевский не видел. Все его сокамерники давно поменялись. Уводили из камеры одних, приводили новых, и теперь он исполнял обязанности старшины камеры. Словом, «по службе» явно продвинулся. Устанавливал и поддерживал ставший привычным тюремный порядок, делил зэковскую пайку. Изредка до него доходили скромные посылки из дома. Оставшись без мужа и средств, с детьми на руках, Вероника много работала, исхитрялась кое-что отнести и мужу. Он понимал, как ей трудно. Одно лишь утешало вчерашнего полковника НКВД — несмотря на большую текучесть «переменного состава», к нему в камеру ни разу не подсадили ни одного настоящего урку, не говоря уже о более значимых уголовных авторитетах. Поразмыслив, Григорий Моисеевич решился затеять интенсивную переписку с Лубянкой, слезно умоляя простить его за прошлые грехи и предоставить возможность доказать на свободе свою пользу для органов. Заметим, вне этой системы своего места он не видел.

На первые письма получал формальные отписки. Тем не менее долгими часами продолжал корпеть над бумагой, писал, перечитывал, комкал, рвал, снова сочинял и снова перечитывал… Если бы он только знал, какую роет себе яму и сколь коварную шутку задумала сыграть с ним капризная фортуна, то вряд ли стал бы подгонять события и вряд ли был бы столь пространен, откровенен и настойчив в обращениях к своим недавним хозяевам. Нам же интересно проследить, как менялись адресаты, тон и содержание писем Могилевского из тюрьмы по мере развития событий за кремлевскими стенами и поблизости от них — на площади Дзержинского, а также к чему все это привело.

Одно из первых своих посланий из-за решетки Григорий Моисеевич приурочил к смещению Абакумова с поста министра госбезопасности СССР. Тогда писал, само собой, еще не будучи осужденным. Наверняка рассчитывал воспользоваться благоприятным моментом. И надо отдать должное проявленным им в этих обращениях осторожности, дипломатии и тонкому расчету.

Могилевский не стал примитивно охаивать перед преемником своего свергнутого начальника. Как знать, а вдруг новый руководитель МГБ окажется заодно с ним?

Ощутив же на собственной шкуре, узнав со слов сокамерников побольше о методике и приемах выколачивания признаний из арестованных, Могилевский в своих заявлениях старался заинтересовать руководство госбезопасности своими новаторскими предложениями о сделанных им «открытиях».

Заветным его коньком по-прежнему продолжала оставаться все та же «проблема откровенности», то есть получение признательных показаний без угроз, мордобоя, истязаний и прочих терявших популярность приемов. Очевидно, ничего другого в его активе просто не было: не станешь же пропагандировать методы умерщвления людей! Не воспользоваться моментом, не привлечь к этому внимание еще не сведущего в таких делах министра Игнатьева он просто не мог. Ведь наверняка разделивший его участь Абакумов, сидя за решеткой, о его неудачах не вспоминает (не до того), от всего отпирается. Да и намекать не станет, соображая, что идею могут опробовать на нем самом. И как тут не предложить свою помощь, как не предстать перед органами ценным современным специалистом, не предложить услуги в изобличении бывшего шефа МГБ. Вполне возможно, Игнатьев заинтересован в этом, и тут — на тебе, есть такой ученый, который знает, как без труда получить любые откровения.

Говорят, хороша ложка к обеду. Что же до неудач с экспериментами, то новому министру о них навряд ли известно, а бывший в одночасье может оказаться подопытной «птичкой». Чем не возможность проявить себя в деле, показать свою необходимость? В одном из своих посланий на волю Могилевский написал:

«Министру государственной безопасности СССР гражданину С. Д. Игнатьеву от арестованного Могилевского Г. М., бывшего сотрудника лаборатории отдела оперативной техники МГБ СССР.

В течение 1941–1943 гг. мною была разработана проблема по выявлению „откровенности“ у подследственных лиц (заметим, о неудачно завершившихся более поздних своих изысканиях он предпочитает не упоминать. — Авт.).

Осуществление этой разработки было основано на теории физиологии И. П. Павлова о сущности процессов мышления, происходящих в центральной нервной системе (головного мозга), а именно — процессах возбуждения и торможения, которые в здоровом организме взаимно (диалектически) уравновешиваются.

Исходя из этого, мною был применен ряд препаратов, воздействующих на тормозную деятельность, то есть на область возбуждения коры головного мозга, с подавлением и преобладанием то в одной, то в другой стороне процессов.

Эта работа бывшим тогда наркомом государственной безопасности В. Н. Меркуловым была поручена для проверки бывшему начальнику 2-го Главного управления МГБ СССР П. В. Федорову. Предложенная методика была проверена с моим участием на ряде подследственных лиц.

Метод оказался удовлетворительный и дал положительные результаты. Однако он имеет и некоторые недостатки и требовал дальнейшей доработки.

Вся работа актировалась и получила от бывшего наркома В. Н. Меркулова положительную оценку.

В последующем мои теоретические разработки в этом направлении были представлены через начальника отдела оперативной техники Железова бывшему министру Абакумову с подробнейшим планом дальнейшей разработки проблемы.

Однако ответа на мое предложение не последовало.

Вторично (в конце 1951 — начале 1952 года) мною были не раз представлены соображения бывшему министру Абакумову об использовании моего метода у арестованных уголовных подследственных (это уже жалобы из Бутырки. — Авт.). Но и здесь я не получил ответа.

Если вы сочтете мое предложение интересным для министерства, то ввиду особой секретности разработки прошу выделить доверенное лицо, которому я бы мог полностью и подробно рассказать о проделанной работе, о сущности метода, который я употреблял, и мои новые планы в этой области.

Если мне будет оказано доверие и самому принять участие в этой разработке, я сочту это большим счастьем для себя.

Все материалы и акты по данной разработке находятся в отделе оперативной техники МГБ СССР.