Г. Могилевский.

19 декабря 1952 года».

Хитрый, между прочим, ход! Ничего не скажешь. Григорий Моисеевич не жалуется, не просит выпустить его из тюрьмы, а лишь предлагает свои услуги, прекрасно соображая, что одно без другого невозможно. Одновременно и на Абакумова накат делает: мол, препятствовал прогрессивным, очень нужным исследованиям. Соображал заявитель и то, что в отделе оперативной техники никаких актов и прочей документации нет, от нее наш доктор предусмотрительно избавился, дабы сделать себя единственным и незаменимым специалистом в этой области.

Григорий Моисеевич начал отсчет дням и ночам в ожидании ответа. Но вместо этого в один из зимних вечеров охранник громко выкрикнул его фамилию:

— Заключенный Могилевский! На выход с вещами!

Григорий Моисеевич от охватившего его волнения засуетился, торопливо оделся, запихнул в авоську свои нехитрые пожитки. Попрощался с сокамерниками и даже в мыслях помолился Господу Богу. С вещами на расстрел и на суд не выводят! Значит, выпускают на свободу! Не зря, выходит, сочинял свои жалобы профессор. Он так волновался, что ноги отказывали при ходьбе, и конвоир его постоянно подталкивал, пока они шли по тюремному коридору.

Его повели сначала по одному этажу, потом по другому мимо зарешеченных камер, откуда несло спертой вонью. Как-никак, а в коридоре воздух свежее. Спустились на первый этаж, где находились кабинеты разных начальников и следователей. Остановились возле одного из кабинетов администрации. Конвоир-надзиратель открыл дверь, предварительно постучав в нее и попросив разрешения войти.

— Фамилия? — пронзительным голосом потребовал офицер в круглых очках с погонами майора. Это был самый высокий чин, который встретился Могилевскому за все время, проведенное в тюрьме. Перед офицером на столе лежала пухлая пачка с документами.

— Могилевский, — отрапортовал заключенный, вытянувшись по стойке «смирно» и держа руки по швам.

— Григорий Моисеевич?

— Так точно, гражданин начальник.

— Объявляю решение особого совещания при Министерстве государственной безопасности СССР.

— А что, разве суда военного трибунала надо мной не будет? — Григорий Моисеевич съежился в комок. Он только что понял: свершилось то, чего больше всего боялся. Именно «особого совещания», члены которого выносят любые, вплоть до смертных, приговоры, даже не видя осужденного в глаза. Как же он забыл об этом? Тяжелые удары судьбы по-прежнему сыпались на его голову.

— Молчать! Вопросы потом. Не перебивайте, — визгливо осадил заключенного майор и продолжил: — Решением особого совещания при Министерстве государственной безопасности СССР Могилевский Григорий Моисеевич признан виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями 193–17, пункт «а» и 179 Уголовного кодекса РСФСР, и приговорен к десяти годам тюремного заключения. Вам понятна сущность решения особого совещания?

— Да, понятна.

— Вопросы есть?

— Но за что такой большой срок? Почему в тюрьму, а хотя бы не в лагеря.

— Что заслужил, то и дали.

— А кассационную жалобу написать можно?

— Решение вступило в законную силу и обжалованию не подлежит!

— А кто председательствовал на этом особом совещании?

— Как — кто? Заместитель министра генерал Рюмин. Радуйтесь, что с вас шпионаж сняли. Очень редкий случай. Иначе уже сегодня к вечеру лежать бы вам в мерзлой земле с дыркой в черепе. Так что вам повезло как утопленнику. Ха-ха…

— Разрешите еще один вопрос, гражданин майор? Куда меня отправят отбывать наказание, в какую тюрьму?

— Скоро узнаете.

— В общем, хана — осудили, — с полной безнадежностью в голосе вздохнул Григорий Моисеевич, осознав всю безысходность своего положения, сразу же сгорбившись и постарев лет на десять. — Теперь я «глухарь», обреченный сидеть в тюрьме.

— А вы, Могилевский, неплохо освоились с жаргоном, — наконец-то отошел от официального тона майор. — Только вот допустили одну неточность: считать себя «глухарем» пока рановато. Мы серьезно рассчитываем на продолжение сотрудничества с вами и в будущем. Так что придется осваиваться со своим новым положением. Думайте, думайте и думайте. Это в ваших интересах…

— Ну если не «глухарь», тогда я согласен и на утку, — попытался проявить свой юмор и Могилевский.

— Подсадную, — снова оскалился в улыбке майор, обнажив желтые, прокуренные зубы. — Это, пожалуй, больше подойдет к действительности. Вы же не против продолжения сотрудничества с органами? Не отчаивайтесь, в тюрьме тоже люди живут. Всякое может случиться. Своих мы и там не забываем, имейте это в виду.

После этих слов Григорий Моисеевич прослезился. Впервые за долгие месяцы он услышал слова участия, поддержки. Но настроение поднялось ненадолго. Как ни утешай, а десять лет тюрьмы — это очень много.

Минут через десять окончательно сломленного постигшей его участью Могилевского вывели под конвоем из кабинета в тюремный двор, где уже стояло десятка полтора таких же, как он, зэков с узелками и сумками. Подкатил «черный ворон» — машина-фургон с единственным зарешеченным окном в закутке конвоя, сразу же воскресившая воспоминания об изобретении Блохина, на котором испытывали действие удушающих газов в Кучине. На глаза Григория Моисеевича в который уже раз навернулась слезы. Все. Теперь он такой же, как и его бывшие «пациенты» «птички». Преступник, обыкновенный бесправный зэк — самое низкое в его представлении существо. Кем бы там в спецразработках и анкетах оперов его не считали.

Заключенные заполнили машину до отказа. Полчаса тряски и томительной езды по ночной морозной Москве. Потом три дня держали в пересыльной тюрьме. Могилевскому здесь, можно сказать, повезло. По невесть чьей протекции его сразу же назначили старшим в камере. Правда, теперь она была заполнена более разношерстным народом, и старосте почти никто не подчинялся. Полновластными хозяевами были блатные — настоящие представители преступного мира. Хлебную пайку буквально рвали с руками. Никакого порядка не было: кто нагл, смел, тот и съел.

Следующим событием стал недолгий переезд в вагон-заке, или, как между собой называли его обитатели, «Столыпине». Дальше был недолгий «майдан» — путешествие по железной дороге к месту отбывания наказания. Часов через шесть пути вагон загнали в тупик. С улицы послышалось громкое:

— Приехали. Поздравляем с прибытием во Владимирский централ!

— Выходи строиться! — зычно прокричал другой властный голос.

Статьи, по которым осудили Могилевского, можно оценивать по-разному. 179-я предусматривала верхний предел наказания в пять лет лишения свободы за незаконное хранение сильнодействующих ядовитых веществ. Что касается статьи 197–17, то она относится к воинскому составу преступления — злоупотребление властью. Санкция вмененного Григорию Моисеевичу пункта «а» нижнего предела не имеет. Иными словами, по ней можно получить и полгода, а можно и все десять лет. Так что расправилось Министерство государственной безопасности СССР со своим бывшим коллегой, как говорится, «со всей пролетарской беспощадностью». Но и на том спасибо, что в живых оставили.