Его голос спустился с неземных высот и утих вместе со сладкозвучной арфой. Настроение мое испортилось окончательно. Намеренно ли спел он эту жестокую балладу, в которой говорится о старости и страхе перед увяданием обманчивой телесной красоты? Только болван мог выбрать такую песню, чтобы развлечь больного короля. Она предназначена для тех, кто молод и здоров. Однако у парня, похоже, не было задних мыслей, так что ее можно считать завуалированным комплиментом.

Тем не менее у меня возникло ощущение, будто я во время великопостного ужина проглотил тухлого карпа. Я жестом велел ирландцу уйти. Нилл расстроенно нахмурился. Да, этому дикарю придется еще многому научиться при дворе. Он славно поживет у нас, заодно приобщится к цивилизации.

Оставшись в одиночестве, я устало откинулся на подушки и, стараясь ни о чем не думать, наслаждался ароматом яблоневых дров. Но на языке оставался горький привкус.

— Жестоко, — шевельнулись мои губы, но слово застряло в горле.

Ожидание продолжалось. Что ж, Господу угодно научить меня терпению и смирению… в постижении Его таинств. Поежившись, я закутал шею лисьим воротником. Надо выдержать это холодное и бесплодное бдение. А чем, интересно, занята Екатерина?

* * *

Прикованный к постели человек быстро выпадает из привычного распорядка, в котором, равно как и в смене дня и ночи, заключена мировая мудрость. Но больной может перестроить его по своему усмотрению, подобно тому, как играющий с кубиками ребенок возводит и разрушает свои причудливые постройки.

У меня не было надобности копить силы для беспокойных дневных трудов, поэтому я спал вдвое меньше обычного. В Евангелии от Луки сказано: «…взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве к Богу»[34]. Всенощные бдения вводили меня в странное состояние — казалось, я возношусь в заоблачные сферы, в царство Святого Духа. Я плавно спускался на грешную землю, когда за дверями начиналась утренняя суета. Вскоре появлялся Калпепер со своевременно нагретым дневным шлафроком, а потом сияющий юный Скарисбрик приносил на подносе обильный завтрак. Ночное противостояние с ангелами изматывало меня. Здоровые люди к утру чувствуют себя бодрыми, но я погружался в сонную вялость. О проклятое безделье, неплодотворная жизнь! Неудивительно, что лежачие больные с трудом идут на поправку.

Калпепер выглядел взволнованным и озабоченным. Он приносил мне одежду и старательно исполнял свои обязанности, но взгляд его зачастую становился отстраненным. Видно, мысли моего слуги были далеко… Однажды он вручил мне кожаную папку с изящным тиснением для хранения корреспонденции от наших иностранных послов. Она была оснащена чудными клапанами, карманами и особым отделением для воска и королевской печати. Он сам придумал и заказал для меня такой славный подарок.

Я похлопал его по руке и кивнул в знак благодарности. Как же мне надоела немота. Хотя я знал, что она пройдет — да-да, непременно пройдет!

* * *

Екатерина являлась сразу после службы, которую она ежедневно посещала в восемь утра. Моя благочестивая жена, зачем-то подражая многим придворным прелестницам, скрывала свою набожность, словно постыдную наклонность, которая могла выставить ее перед окружающими в невыгодном свете. В молодости чужое мнение имеет первостатейное значение.

А ведь после искренних молитв, обращенных к Создателю, она сияла неземной красотой и, конечно, прекрасно знала об этом. Я улыбался ей и, подняв руку, гладил по щеке. Вечерами (когда слуги зажигали камин и оставляли меня в покое) я обычно писал ей письма, рассказывая о моих размышлениях и любви к ней, отмечая ее очарование и привлекательность. Читая их, она вспыхивала от радости. Причем день ото дня (или то была игра воображения, вызванная моими расстроенными чувствами?) Екатерина выглядела все более румяной и игривой.

Итак, я старательно играл роль терпеливого больного. Но, по правде говоря, мне отчаянно хотелось сбросить ворох меховых накидок и одеял и вновь занять свое место в жизни и обществе. Долго ли, о Господи, долго ли мне еще терпеть?

В эти тоскливые дни меня, разумеется, не забывали. Часто заглядывал Уилл с новыми шуточками и сплетнями. Заходили и члены Совета с просьбой оценить их работу. В ту пору сформировался очередной тип государственников — эти были склонны к традиционализму. Церковники приносили мне на утверждение списки новых назначений, однако далеко не полные. И я развлекался, вписывая имена в пустые строки.

Все мои распоряжения исполнялись с особой тщательностью. Когда меня, мучимого головной болью, одолевала дрема, слуги задергивали шторы, превращая спальню в тихую ночную обитель. Солнце не допускали ко мне, как болтливого ребенка. Но дневной сон предвещал очередную бессонную ночь. О Господи, ну когда же, когда?

Замечу, что я перестал каждые пару часов напрягать голосовые связки. Дар речи не возвращался. Подобные попытки заканчивались лишь бессильным вздохом и полным молчанием.

* * *

Пролежав десять дней, я начал пениться, как взбитые яйца. Немота. Дни, превращенные в ночи. Как-то раз, после того как ушли Калпепер и Екатерина, а следом, мрачно откланявшись, удалился Уилл, кресло возле моей кушетки занял Кранмер. Он явился с пустыми руками, не захватив ни церковных свитков, ни документов, ни заметок по поводу составления английского молитвенника. «Книга общей молитвы» — так он намеревался назвать его, хотя в ходе перевода и подбора текстов натолкнулся на множество трудностей.

— Кое-кто начал бузить, — небрежным тоном, словно говоря о пустяках, произнес Кранмер. — В Линкольншире.

Я жестом велел ему продолжать.

— Похоже, какие-то отчаявшиеся бродяги сговорились встретиться на Помфретском базаре, — смущенно заявил он.

Чего смущаться, он же не виноват в их сговоре!

— На Севере много несчастных, чьи нужды никого не интересуют… — вяло закончил Кранмер.

Сколько их? Мне хотелось уточнить количество недовольных. Но попытка задать вопрос опять не увенчалась успехом. Рассерженно схватив перо и бумагу, я повторил вопрос письменно. Как обременительна постоянная зависимость от этих безмолвных средств общения!

— Сотни три или около того. Но сейчас все сообщения ненадежны. Обстановка меняется ежечасно.

«То есть к ним могут присоединиться другие, — добавил я про себя. — Значит, там образовался настоящий рассадник мятежников. И над их головами маячит корона шотландцев».

Охваченный гневом, я замахал руками. Отдубасив подушки, я принялся рвать их зубами. О проклятая беспомощность! Болезнь заперла меня в темнице собственного тела! В ярости я стал поколачивать сам себя. «Получай!» — мысленно вскричал я, с размаху всадив кулаки в предательское бедро. Мышцы съежились, словно перепуганные псы. Разевая рот и пытаясь зареветь, я мысленно призывал тело к подчинению. Ни звука не слетело с моих разгневанных уст.

Потерпев поражение, я настрочил Кранмеру указания: «1. Выяснить имена предводителей. 2. Прислать ко мне Суффолка. 3. Начать подготовку к боевым действиям против бунтовщиков».