хижины, сверкавшие на солнце медные части моторки; ему были видны и красные фески африканских солдат. Вот так же я мог бы ждать, что и Луизу принесут на носилках, подумал он, а может, уже и не ждал бы ее вовсе. Кто-то пристроился на перилах рядом с ним, но Скоби не повернул головы.

— О чем вы думаете, сэр?

— Я думаю о том, что Луиза в безопасности, Уилсон.

— Я тоже об этом подумал, сэр.

— Отчего вы всегда зовете меня «сэр»? Ведь вы же не служите в полиции. Когда вы меня так величаете, я чувствую себя совсем стариком.

— Простите, майор Скоби.

— А как вас звала Луиза?

— Уилсон. Ей, наверно, не нравится мое имя.

— Кажется, они наконец починили мотор. Будьте добры, Уилсон, позовите доктора.

На носу лодки стоял французский офицер в замусоленном белом мундире. Солдат бросил конец, Скоби поймал и закрепил его.

— Bonjour [26], — сказал он и отдал честь.

Французский офицер — тощий субъект, у которого подергивался левый глаз, — ответил на приветствие.

— Здравствуйте, — сказал он по-английски. — Тут у меня семеро лежачих.

— По моим сведениям, их должно быть девять.

— Один умер в пути, другой — сегодня ночью. Один от лихорадки, другой от… я плохо говорю по-английски, можно сказать — от утомления?

— От истощения.

— Вот-вот.

— Если вы позволите моим людям подняться на борт, они заберут носилки. — Повернувшись к носильщикам, Скоби сказал: — Только потише, потише…

Приказание было излишнее: ни один белый санитар не сумел бы поднять и нести носилки осторожнее.

— Не хотите ли размяться на берегу? — спросил Скоби офицера. — А может быть, поднимемся и выпьем кофе?

— Нет, спасибо. Я только прослежу, чтобы все было в порядке.

Он был вежлив и неприступен, но левый глаз его то и дело подавал сигнал растерянности и бедствия.

— Если хотите, могу дать вам английские газеты.

— Нет, нет, спасибо. Я с трудом читаю по-английски.

— Вы говорите очень хорошо.

— Это другое дело.

— Хотите папиросу?

— Нет, спасибо. Я не люблю американский табак.

На берег вынесли первые носилки; одеяло было натянуто до самого подбородка, и, глядя на окаменевшее, безучастное лицо, невозможно было определить возраст этого человека. Навстречу спустился врач, он повел носильщиков к дому для приезжих, где для больных приготовили койки.

— Мне приходилось бывать на вашем берегу, — сказал Скоби, — я там охотился с начальником полиции. Славный парень, его фамилия Дюран, он из Нормандии.

— Его больше нет.

— Уехал домой?

— Сидит в дакарской тюрьме, — ответил француз, стоя в своей моторке, как изваяние на носу галеона, но глаз его все дергался и дергался.

Мимо Скоби медленно поплыли в гору носилки: пронесли мальчика лет десяти с лихорадочными пятнами на щеках и сухонькой, как жердочка, рукой поверх одеяла; старуху с растрепанными седыми волосами, которая все время металась и что-то шептала; мужчину с носом пьяницы — сизой шишкой на желтом лице. Носилки за носилками поднимались в гору; ноги носильщиков ступали ритмично, уверенно, как ноги вьючных животных.

— А как поживает отец Брюль? — спросил Скоби. — Прекрасный человек!

— Умер год назад от лихорадки.

— Он провел здесь безвыездно лет двадцать, верно? Его нелегко заменить.

— Его и не заменили, — сказал офицер.

Он повернулся и сердито отдал короткий приказ одному из своих солдат. Скоби взглянул на следующие носилки и поспешно отвел глаза. На носилках лежала девочка — ей, видимо, не было и шести лет. Она спала тяжелым, нездоровым сном; светлые волосы спутались и слиплись от пота; раскрытые губы пересохли и потрескались; тельце ее равномерно дергалось от озноба.

— Ужасно, — пробормотал Скоби.

— Что ужасно?

— Такой маленький ребенок.

— Да. Родители погибли. Но не беда. Она тоже умрет.

Скоби смотрел, как медленно поднимались в гору носильщики, осторожно переступая босыми ногами. Объяснить это, думал он, было бы трудно даже отцу Брюлю. Дело не в том, что ребенок умрет, — тут объяснять нечего. Даже язычники понимают, что ранняя смерть знаменует порою милость Божию, хотя и видят в ней совсем другой смысл; но то, что ребенку позволено было промучиться сорок дней и сорок ночей в открытом море, — вот загадка, которую трудно совместить с милосердием Божиим {47}.

А он не мог верить в Бога, который так бесчеловечен, что не любит своих созданий.

— Каким чудом ей удалось выжить? — удивился он вслух.

— Конечно, все в шлюпке о ней заботились, — угрюмо сказал офицер, — Часто уступали ей свою порцию воды. Глупо, конечно, но нельзя же всегда подчиняться одному рассудку. Кроме того, это их отвлекало от своей судьбы. — Тут крылся намек на какое-то объяснение — увы, слишком неясный, чтобы его можно было понять. Офицер продолжал: — А вот еще одна, на которую нельзя смотреть спокойно.

Ее лицо было обезображено голодом: кожа обтянула скулы так туго, что, казалось, вот-вот лопнет; лишь отсутствие морщин показывало, что это молодое лицо.

— Она только что вышла замуж, — сказал французский офицер, — перед самым отъездом. Муж утонул. По паспорту ей девятнадцать. Она может выжить. Видите, она еще не совсем обессилела.

Ее руки, худые, как у ребенка, лежали на одеяле, пальцы крепко вцепились в какую-то книгу. Скоби заметил на высохшем пальце обручальное кольцо.

— Что это? — спросил он.

— Timbres [27], — ответил французский офицер и с горечью добавил: — Когда началась эта проклятая война, она, верно, была еще школьницей.

Скоби навсегда запомнил, как ее внесли в его жизнь — на носилках, с закрытыми глазами, судорожно вцепившуюся в альбом для марок.

3

Вечером они снова собрались у окружного комиссара, но настроение у всех было подавленное; даже Перро уже больше на пыжился.

— Ну вот, завтра я укачу, — сказал Дрюс. — Вы тоже, Скоби?

— Вероятно.

— Вам все удалось выяснить? — спросила миссис Перро.

— Все, что нужно. Главный механик просто золото. Он запомнил все подробности. Я едва успевал записывать. Как только он кончил, он потерял сознание. Парня только и поддерживала его «ответственность». Знаете, ведь они добирались сюда пешком целых пять дней, те, кто мог ходить.

— Они плыли без конвоя? — спросил Уилсон.

— Они вышли с караваном судов, но у них что-то случилось с машиной, а вы знаете неписаный закон наших дней: горе отстающим. Они отстали от конвоя на двенадцать часов и пытались его нагнать, но их торпедировали. После этого подводная лодка поднялась на поверхность и командир дал им направление. Он сказал, что взял бы их на буксир, если бы за ним самим не охотился морской патруль. Как видите, в этой истории трудно найти виноватого. — И перед глазами Скоби сразу возник конец «этой истории»: ребенок с открытым ртом, худенькие руки, сжимающие альбом для марок. — Может, доктор