Свой лес, своя дорога, свой горизонт, свои облака, свои солдаты, свои воспоминания. Антон чувствовал себя обделенным, потерянным, зависимым. Как быстро они поменялись ролями. Кажется, где-то в переходной точке они страстно целовались под сенью гранитного истукана. Но не приснилось ли ему это? Она, во всяком случае, вела себя так, будто ничего не произошло. Будто не было ни утаенной поездки в финский дачный поселок, ни утаенных разговоров по-русски, ни утаенных поцелуев.

– Стойте! – закричал вдруг Антон. – Остановите машину! Пожалуйста… Мне необходимо…

– Что случилось? Вам нехорошо?…

Обрусевший «фиат-жигуль» замигал правым глазком, съехал на обочину. Антон выскочил на откос, перепрыгнул через канаву. Быстро пошел по разрытой земле, усыпанной картофельными стеблями. Дорожный рев уплывал назад, делался слабее с каждым шагом. Комбайн беззвучно полз вдалеке по желтой стерне.

Женщины, работавшие на краю поля, заметили приближение незнакомца, распрямились. Даже неопытный глаз Антона легко опознал в них – по яркой куртке? по модным очкам? по тесным брючкам? – горожанок, посланных на спасение урожая. Одна все еще стояла на коленях, спиной к нему, пыталась дорыться и нащупать в холодной глубине борозды последнюю картофелину. Антон был уже совсем близко, когда и она обернулась, удивленно глянула на него из-под ладошки. Светлые ресницы, светлые глазки, белые жадные зубки… Нет, ничего похожего… Может быть, наклон плеч?

– Вы не из Москвы, красавицы? – Он изо всех сил прятал акцент, старался подражать развязности начальника водолазов.

– Нет, мы ленинградские. Завод «Красный треугольник». А вы что, корреспондент?

– Похожий на него. Выступаю по радио. А не знаете, если есть поблизости бригады из Москвы? Я нуждаюсь в Интернациональном институте.

– Не знаем… Не слыхали… Да ведь мы ничем не хуже. Расскажите и про нас в своей Эстонии… Опишите наши подвиги, трудовые и прочие… А то все Москва да Москва…

Женщины, хихикая, начали приближаться. Антон попятился.

– В другой раз… Непременно… Буду ославлять на весь мир…

Мелада встретила его изумленным, встревоженным взглядом. Казалось, трудный вопрос «Кто вы?» опять был готов сорваться с ее – целованных или нет? было или не было? – губ. Но она сдержалась.

– Мы не должны задерживаться. Отец не любит, когда опаздывают к обеду. По случаю вашего приезда он приказал зарезать и доставить ему на дом спецпоросенка.

Каменный двухэтажный дом был укрыт от завистливых глаз высоким забором. Только въехав в глухие ворота, посетитель получал возможность полюбоваться высокими окнами, старинными гипсовыми гирляндами, небольшими колоннами, вдавленными в фасадную стену и поднимавшими всю постройку до статуса небольшого дворца. Дворца-подростка.

Две женщины выбежали из дверей обнимать Меладу. Антон попытался угадать, которая из них секретарша Гуля, а которая – домоправительница Катя, и ошибся. Секретарша оказалась грузной теткой, затянувшей с подкраской волос недель на пять. Зато домоправительница Катя (она же кухарка, прачка и огородница, согласно разъяснениям Мелады) щеголяла спортивной талией и крепкими икрами, способными, наверно, подбросить свою хозяйку в прыжке головой выше волейбольной сетки. Мать Мелады умерла шесть лет назад от сосудистой, сердечной, нервной и гормональной – так было сказано в медицинском заключении – недостаточности.

Хозяин дома, Павел Касьянович Сухумин, ждал гостя и дочь в кабинете. Облик этого человека содержал в качестве главной черты какую-то всеобщую худощавую угловатость – носа, локтей, ушей, колен, взгляда. Еще бросался в глаза контраст между неподвижностью позы и необычайной напористой энергией речи. Казалось, языку Павла Касьяновича было отдано строгое распоряжение оберегать любыми средствами покой его рук и ног. Обе ладони, словно мгновенно устав от коротких усилий (одна – от рукопожатия, другая – от похлопывания Мелады по спине – «В командировку? уже? с важным гостем? Ай, молодец!»), поспешно вернулись обратно на живот, переплелись пальцами. Дальше их нельзя было расцепить ни для какого движения. Все делал за них язык: указывал, кому в какое садиться кресло, манил гостя поближе к окну с видом на фонтан в саду, отдавал распоряжение секретарше набрать нужный номер цветочного хозяйства и подержать трубку у его рта, пока он отдаст приказ доставить к столу свежих георгинов.

– Значит, вы, Антон Гаврилович, пожаловали к нам за травой?… Славное дело, славное… А в Америке что ж – своей не осталось?… Ах, в плане, так сказать, сравнения и изучения… Применение местных ресурсов к плодотворному сотрудничеству… Гуленька, разлей-ка нам чешского пива для разгона… Так, а теперь пену сдуй мне и гостю, окажи уважение… Что ж так поздно приехали? Ведь во всей округе трава уже скошена, вся в стогах да на сеновалах. Разве что трын-трава где-то осталась. Трудности плавания задержали?… Бывает, бывает… Единственный вам сподручный выход: поезжайте в мою родную деревню. Называется Конь-Колодец. Там одни старики да лодыри остались, косить не поспевают… Трава в иных местах бабам по поясницу, мужикам не скажу по что… А дом наш так и стоит, большой, крепкий, его дед еще ставил. Там и поселитесь. Меладушка вас отвезет, все покажет, со стариками познакомит, все их байки переведет. Моя бабка Пелагея еще жива, она по травам главная была…

– …Поезжайте прямо завтра – попадете как раз на свадьбу. Никогда не догадаешься, Мелада, кто женится! Анисим и Агриппина – вот так-то… Ну и что, что обоим под шестьдесят… Вы, молодые, думаете, что под шестьдесят жизнь кончается, что нас всех можно на свалку… ан нет, не дождетесь. Мы еще вас вперед пропустим. Тридцать лет она его ждала, замуж не выходила… Другое дело, что соблазну большого с гармошкой перед глазами не гуляло – женихов в деревне почти не осталось. А он как овдовел, так через сорок дней и посватался. Чудеса!.. Только бы сестра ее не убила его. Все эти годы при Агриппине жила, а теперь одна остается. Ревнует люто… А знаешь, что и Витька твой, Полусветов, до сих пор не женился? Говорят, ждет тебя… Ну я не знаю, почему он твой… Из ружья ты в него стрельнула? Стрельнула. Вот и осталась, как в сердце дробина…

Спортивная кухарка Катя заглянула в дверь и объявила, что обед подан. Мелада взяла под руку отца, секретарша Гуля – заморского гостя, и маленькая процессия двинулась по лестнице маленького дворца вниз в столовую. Цветастая скатерть стекала до полу, несла на себе сверкающий парад салатниц, рюмок, графинчиков, тарелок, кувшинов.

– Все свое у нас, Гаврилович, все свеженькое, с огорода. Водка, конечно, из магазина, но это дело святое, государственное. Да и магазин, сам понимаешь, не простой, не каждого туда пустят… А что ты думаешь – зря мы кровь свою проливали, вас – неблагодарных – освобождали? Ну, забудем… Выпьем за встречу и за знакомство и за мир между полушариями. Одно – вам, другое – нам, так? Твое здоровье!..

За столом Павлу Касьяновичу все же пришлось расцепить пальцы и допустить их к держанию вилки, ножа и рюмки. Но и здесь всем трем женщинам приходилось часто вставать на его бесчисленные «налей», «передай», «наложи», «подвинь», «оботри». Впрочем, казалось, они выполняли эти просьбы без всякого раздражения, воспринимали их как приятные знаки внимания.