А дева, ласково меня поднимая, хмельные стопы укрепляла подмогою поддерживающих рук, и, обвив меня своими объятьями, уста мне услаждая невинными лобзаньями, медоточивым снадобьем речей исцелила немощного от цепенящего недуга. Наконец уразумев, что я возвращен сам себе, она изобразила для меня духовные разумения в картине вещественной речи и своим голосом как бы произвела в действительность архетипические слова, предобразованные в идее:

«Увы, — говорит, — какая слепота неведения, какое отпадение ума, какое бессилие чувств, какая немощь рассудка окутала этим облаком твое разумение, отправила в изгнание дух, притупила силу чувств, заставила недужить ум, так что не только твое понимание лишилось близкого знакомства с твоей кормилицей, но даже, будто бы новизною чудовищного обличья пораженный, закатился твой рассудок при моем появлении? Почему ты заставляешь знание обо мне уйти из твоей памяти — ты, в котором мои дары мне говорят, какими щедротами скольких благодеяний я тебя благословила? Я, которая от начала лет твоих, Бога Творца заместительница, твердым управлением устроила должное поприще твоей жизни; которая некогда материю твоего тела из нечистой сущности первоначальной материи вывела в истинное бытие!

Сжалившись над сим безобразным ликом, как будто бы непрестанно взывавшим ко мне, я запечатлела его печатью человеческой природы и то, что было лишено почтенного убранства очертаний, почтила лучшими одеждами формы[952]. Для исправной службы телу учреждая мастерские разных членов, я предписала бодрствовать чувствам, как страже телесного града, чтобы, как наблюдатели за внешними врагами, они защищали тело от внешней досады, так чтобы материя всего тела, украшенная благородной багряницей природы, шествуя на бракосочетание, с мужем своим духом счастливо сочеталась и чтобы муж не отверг сего супружества из отвращения к уродливости супруги[953].

И дух твой я отличила отменными способностями, чтобы, оказавшись бедней тела, не позавидовал он его успехам. Я наделила его силою понимания, которая, преследуя тонкие предметы в своей охоте на знание, постигает их и охватывает. Кроме того, я отметила его печатью разума, который веялкой своего рассуждения отделяет пустую ложь от важной истины. Благодаря мне в слугах у тебя и сила памяти, что в ларе своего воспоминания копит благородное богатство ведения. Этими дарами благословила я тело и дух, чтобы они не сетовали на свою бедность и не пеняли на чужое изобилие. И как помянутый брак был совершен с моего согласия, так по моему благоусмотрению будет расторгнута эта супружеская связь[954].

Не на тебе одном в частности, но на всем мире вообще сияет щедрость моего могущества. Я — та, которая по образцовому подобию мироздания образовала природу человека, так что в ней как в зерцале зрится написанной природа сего мира. Ведь как четырех стихий согласное несогласие, единая множественность, стройность нестройная, содружество недружное сплачивают здание вселенского чертога, так четырех комплекций несходное сходство, равное неравенство, несоответственное соответствие, различное тождество скрепляют строение человеческого тела. И те же качества, что посредничают между стихиями, устанавливают прочный мир между четырьмя соками. И как против учрежденного вращения небосвода ратует встречным движением воинство планет, так в человеке обретается непрестанная вражда между чувственностью и разумом.

Ибо движение разума, от небесного восходящее востока, пересекающее запад земных вещей, описывает круг и возвращается на небо благодаря созерцанию. И наоборот, планетарное движение чувственности против небосвода разума клонится к западу земных вещей. Чувственность приводит человеческую душу к западу пороков, чтобы закатилась. Разум же призывает ее на восток добродетелей, чтобы поднялась. Чувственность, развращая человека, обращает его в зверя. Разум имеет силу преобразить человека в бога. Он светом созерцания ночь души освещает; она ночью вожделения свет души изгоняет. Он дает человеку беседовать с ангелами; она его нудит буйствовать со скотами. Он в изгнании учит человека, как найти отчизну; она в отчизне нудит его быть изгнанником.

И в этих делах человеческая природа не может обвинить порядок моего управления. Ибо по совету разума установила я таковую войну противоречия меж сими бойцами, что если в этом прении разум сможет заставить чувственность познать обличение, то предшествующая победа не лишится последующей награды[955]. Награды, победами добытые, блещут прекраснее прочих даров, ибо дары, купленные трудами, сияют отраднее всех бесплатных. Большего восхваления заслуживает тот, кто приял дар в труде, нежели тот, кто обрел его в праздности. Ведь предшествующий труд, некоей сладостью наделяя последующую награду, большим одобрением награждает потрудившегося. В этих и еще значительнейших дарах Природы мир находит в человеке свои собственные качества.

Смотри, как в этом мире, словно в знатном городе, некое величие государственного устроения упрочено обдуманным правлением. Ведь на небе, словно в цитадели человеческого города, владычественно восседает вечный Император, от коего вечно исходит указ, что знание о каждой вещи должно быть записано в книге его провидения. В воздухе же, словно в средине города, ангелов небесное воинство, верша заместительное правление, несет над человеком прилежную стражу. А человек, словно чужестранец, живя в предместье мира, не отказывает в послушании ангельской рати. Итак, в сем государстве Бог повелевает, ангелы исполняют, человек повинуется. Бог человека Своим повелением создает, ангел совершением выполняет, человек повиновением себя воссоздает. Бог Своею властью все располагает, ангел своим действием учиняет, человек себя воле действующего подчиняет. Бог повелевает указанием власти, ангел совершает служением действия, человек повинуется таинством возрождения.

Но стезя нашего раздумья слишком сбивается, когда дерзает поднять рассуждение к несказанной тайне божества. Ум наш изнемогает, вздыхая по разумению этих вещей[956]. Образ сего совершенно устроенного государства отзывается в человеке[957]. Ибо в цитадели головы пребывает властительная Мудрость, коей, как богине, повинуются прочие способности, словно полубогини. Ибо и остроумие, и логическая способность, и способность вспоминать прошедшее, обитающие в разных покоях головы, служат Мудрости ревностно. В сердце же, как в средине человеческого города, поместило свою обитель Великодушие, которое, дав обет служить под начальством Благоразумия, действует в согласии с решениями начальника. Чресла же, словно предместье, предоставляют крайнюю часть тела сластолюбивым желаниям[958], которые, не дерзая противиться власти Великодушия, покорствуют его воле. В сем государстве Мудрость занимает место владыки, Великодушие сходствует со служителем, Вожделение принимает вид повинующегося.

И в остальном образ человеческого тела усваивает сходство с миром. Ведь как в мире благодетельным солнечным теплом исцеляется все ослабевающее, так в человеке тепло, исходящее из основания в сердце, оживляет и веселит иные части человеческого тела. Как в мироздании луна — мать многих соков[959], так в человеке печень наделяет члены соответственным соком. И как луна, лишенная солнечного блеска, блекнет,