так цепенеет сила печени, оставленная без живительной утехи сердца. И как воздух в отсутствие солнца облекается тьмою, так без благодеяний сердца уничтожается жизненная сила духа.

Кроме того, смотри, как мир, протеический в меняющейся чреде сезонов, то резвится в вешнем младенчестве, то продвигается в летней юности, то созревает в осеннем мужестве, то в зимней старости седеет. Сходная смена времен и такое же непостоянство изменяют человеческий век. Ведь когда поднимается заря человеческой жизни, восходит утренняя весна человека; когда же его поприще достигает отдаленных вех, человек вступает в полдень юношеского лета. Но когда продлившаяся жизнь как бы свой девятый час завершит[960], человек вступает в осень мужества; когда же век его склонится к западу и дряхлость уж возвещает ему вечер жизни, зимний хлад старости убеляет человека своим инеем.

Во всем этом отзывается несказанно действие моей силы, однако я рассудила за благо скрыть от большинства лик моей власти под личинами, защищая тайну от обесценивания, дабы, если я наделю их близким знанием обо мне, то, что сперва для них было важным, будучи неведомым, потом, став известным, не потеряло ценности. Как свидетельствует расхожее присловье, “огласка частных дел — мать презрения”[961]. Аристотелевского авторитета труба возглашает, что “разглашающий тайны недостойным умаляет величие тайн”[962].

Но чтобы не казалось, что я, утверждая полномочия своей власти, самонадеянно отнимаю у Бога Его собственные, я безусловно объявляю себя смиреннейшей ученицей Высшего Наставника. Ведь я в своих делах не могу вплотную ступать по следам творящего Бога, но издалека с воздыханьями гляжу на Его деяния. Ибо Его делание просто, мое сложно; Его делание достаточно, мое недостаточно; Его работа изумительна, моя изменчива. Он нерожденный, я рождена. Он творец, я сотворена. Он создатель моего создания, я — создание создателя. Он производит из ничего, я выпрашиваю мои произведения из иного. Он действует Своим божеством, я действую Его именем. Он одним манием велит вещи существовать, мое же делание — лишь след божественного делания. И в сравнении с божественной мощью мою мощь признаешь ты немощью, мое воздействие сочтешь бездействием, в моем мужестве увидишь ничтожество.

Справляйся с авторитетом теологии: следует тебе соглашаться скорее с ее достоверностью, чем с прочностью моих рассуждений. Ибо по их верному свидетельству человек моим действием рождается, Божьей властью возрождается. Мною из небытия призывается он в бытие; Богом от бытия в лучшее бытие приводится. Мною человек порождается к смерти, Богом возрождается к жизни. Но от этого таинства второго рождения удалено служение моего занятия; такое рождение не нуждается в такой повитухе: скорее я, Природа, не ведаю природы сего рождения, и в ее уразумении притупляется острота моего разума, возмущается свет моего рассудка. Разум дивится вещам не разумеемым, ощущение смущается от неощутительного. И так как в этих предметах бездействует всякое природное рассуждение, в одной лишь прочной вере должно нам почитать столь великое таинство.

Неудивительно, если в этих вещах теология не открывает мне своей осведомленности, так как по большей части мы мыслим хоть не противоположно, но розно. Я рассуждением упрочиваю веру, она же — верой рассуждение. Я знаю, чтобы верить, она верит, чтобы знать. Я соглашаюсь с тем, что понимаю, она понимает то, с чем соглашается. Я едва вижу видимое, она же непостижимое постигает в зерцале. Я едва измеряю разумением малейшее, она же неизмеримое рассуждением измеряет. Я, словно зверь, брожу по земле, она же ратует в тайных глубинах небес.

И хотя рассуждать о вышесказанных вещах — не моя обязанность, однако я позволила моей речи уклониться к этому предмету, чтобы ты не сомневался, что в сравнении с превосходным Божьим могуществом мое — лишь уменьшительное. Но хотя мое влияние уступает, сравненное с божественной властью, однако вперед выступает, сопоставленное с человеческой[963]. Так в некоем триклинии сравнения мы можем найти три ступени власти, сказав, что в Боге могущество превосходное, в Природе сравнительное, в человеке положительное[964].

Всем этим, без малейшего сомнения, подается тебе близкое обо мне знание. И скажу с еще большей близостью: я Природа, которая оказаньем своей благосклонности приобщила тебя моему присутствию и моею беседою удостоила тебя осчастливить».

Меж тем как сими словами открывала мне Природа природы своей лицо и своим наставлением, как бы предварительным ключом, отпирала мне дверь к своему познанию, облако отупения испарилось из пределов моего ума. И от этого наставления, как бы некоего целительного питья, желудок моего ума, как бы мучащийся тошнотой, изверг все остатки моих грез. Таким образом, полностью вернувшись в себя из скитания моего ума, я, припав к ногам Природы, в знак приветствия напечатлел на ее стопах многократную печать лобзаний, а после, выпрямившись и встав, с почтительно склоненной головою, как бы божественному величеству, принес ей возлияние приветственного слова.

Засим, устремившись к прибежищу извинения, в мольбах, медом смирения напитанных, я молил ее благосклонности, дабы она не приписала промаху моей опрометчивости, не объяснила заносчивым презрением, не сочла ядовитой неблагодарностью, что ее приходу я не воздал праздничным ликованьем, но вместо этого, пораженный ее приближением, словно чудовищного призрака необычайным явлением, пал, усыпленный мнимой смертью исступления; говоря, что не дивно, если в присутствии столь великого божества побледнела тень смертной моей доли, если в полдень такового величества лучик моего понимания растворился в вечере заблуждения, если при явлении столь великого счастия закраснелась от стыда изношенность моего злосчастия, ибо мглистая тьма неведения, немощная тупость изумления и непреходящее потрясение оглушенности сочетались в некоем братском союзе с человеческой бренностью, дабы от их товарищеского сосуществования бренность человеческой природы, как бы образуя свои нравы по уставу своих сожителей, при столкновении с первинами нового, с диковинами великого помрачалась неведением, потрясалась остолбенением и уязвлялась изумлением.

Когда же эта стезя извинения сделала для меня приязненным внимание царицы и заслужила приязненное ее благосклонство, а кроме того, дала мне уверенность, что услышу я и более великие вещи, то, ее исследованию предлагая неясность некоего сомнения, ударом чрезмерного беспокойства колебавшую покой моего ума, я вывел свой вопрос в таких словах:

VII

Божие дитя, всей вселенной матерь[965],

Нерушимая мирозданью скрепа,

Самоцвет земле и зерцало смертным,

Всем Светоносец.

Мир, любовь и власть, управленье, мощность,

Чин, устав, предел, вождь, исток, дорога,

Бытие и свет, блеск, обличье, форма,

Правило мира.

Ты, что, мир своей обуздав браздою,

10 Вещи все узлом