залах Возрождения ты принялся разводить руками, словно недоумевая, где твоя античная книжка с мужиками, львами и копьями, а в зале венецианцев, выставляемых последний день, ты сказал слону на картине «ту-ту», и выяснилось, что твой папа не в курсе, при чем тут «ту-ту», как будто не знает, как трубит слон. Ты отказываешься от котлеты и каши, я допиваю какао твоего старшего друга, ты подъедаешь мой греческий чизбургер, муж берет мне в музее две сладкие булочки, как будто не знает, какой у меня аппетит. Морской лев в магазине сувениров три тысячи двести, каталог выставки эпохи Эдо в ГМИИ – две пятьсот, над зоопарком в шесть вечера ночная тьма. По дороге идет мальчик с маскарадной коробкой робота вместо головы, впереди у нас много чудес. И на новые вылазки подстегнет меня, как лошадку под милиционером с мечом, твой первый восторг в залах с каменными мужиками и каменно серыми рыбами, медленно оседающими в твои руки на захватанном стекле. Это стенка в бесконечном аквариуме человеческих символов, это крупноячеистая сеть, наброшенная на колбу поэзии, это аквариум красоты, куда время от времени макает хвост чудовищная косатка жизни. Это тени дельфинов в светофильтре воды. Обжитая выставка смысла, куда у тебя теперь тоже пробитый билет. Здесь светло и вовремя закрывают, здесь лев, колесо и лошадка, а большего о жизни, пожалуй, иногда лучше и не узнавать.

5 ноября 2018

Архип и Фрида

Подвергла Самсона эксперименту, поспорив в гостях с чужим мужем о том, стоит ли вести полуторагодовалого ребенка на искусство, порывающее с беззанозным совершенством античных статуй и невъедливой живописной гармонией. А началось с маленького диспута в комментариях к посту критика Алены Бондаревой, невзначай рассказавшей, как сын ее сопоставляет своего противника в детском саду с Лениным. И хотя живем мы во времена, за которые наши родители боролись, дабы любой детсадовец имел право не знать, кто такой Ленин, мы, мамы – читательницы блога, были впечатлены. За Лениным возник призрак Пушкина как еще одной непременной фигуры городского пейзажа и детсадовского образования, а за Пушкиным неожиданно вплыла Фрида Кало с обезьянкой на плече, и я потом убедилась, что обезьянку эту сын Алены извлек для себя из выставки, куда родители его повели, чем глубоко поразили воображение мам, которые от Ленина бы еще отмахались бревном либерализма, но от модной Фриды отвернуться не могли хотя бы ввиду женской солидарности.

А поскольку параллельно идет выставка Куинджи, которого любила моя мама, да еще и в Третьяковке – одном из первых храмов искусств для малышей, потому что там мишки с конфет, богатыри из мультика и синие падшие ангелы, как из фэнтези, – я заколебалась, куда бежать за ранним художественным развитием.

При этом френды с Фриды выходили окрыленные ее трудным путем к не дававшейся даром гармонии, а про Куинджи в новостях писали, что там украли то картину, то шубу из гардероба, и известный филолог Олег Лекманов запустил опрос вроде бы невинный, но показавшийся мне проверкой на френдность: нравится ли, мол, вам творчество Архипа Куинджи?

Типа чего стоите на него по три часа, если не уверены, что нравится? А что стоять именно часа три, нам сказала девушка с бейджем в прошлую пятницу, когда я, волнуясь, будто накануне первого утренника, встроилась в завернувший за угол хвост очереди в Третьяковку. Муж отказался от предложенной художественной развилки и отверг обоих художников ради поспать. А муж Алены не облегчил мне выбор, заявив, что ребенку нужно показывать все, что отличается от серых окраин и дизайна «Магнита» и «Пятерочки». Я же, погуглив, пришла в ужас от возможного столкновения молочного воображения с саморазрушительными образами «сломанной колонны» и аборта. С другой стороны, я не могла не признать, что сине-коричневые снимки Куинджи на любительских фотках в отчетах с форума «Отзовик» выглядят в самом деле несколько однообразно и не производят в моей душе революции чувств.

Короче, так и не выбрав, я понеслась наудачу, особенно нервничая насчет дневного сна Самсона, которого к часу дня не вынь, а положь, и нечего думать грузить его стенами с гляделками, когда он так хочет спать, что не может есть, хотя кашка у нас с собой. Разогнаться из дома до сна по времени и моим темпам сборов не получалось, а после сна показалось слишком поздно. К тому же время его отдыха я привыкла посвящать работе и себе, и совсем упускать его было жалко. И вот – только мамы поймут – я мнила себя бесшабашной авантюристкой, щедро отдающейся на волю судьбы, когда наврала в школе развивашек, что мы приболели, и рванула впритык к дневному сну в Лаврушинский переулок – за недетским развитием.

Уже на выходе из галереи нас внезапно поймали корреспонденты «Москвы‐24» – нам на них везет, ведь они снимали нашу с мужем свадьбу в позапрошлом мае, а теперь придержали дверь перед моей коляской и обратились с расспросами о мерах безопасности у похищенного полотна с Ай-Петри и о том, правда ли в галерее есть такая голубая линия, за которую не дают наступить. Я поведала им, что это не я так рано таскаю ребенка на искусство, а наоборот, это он меня протащил мимо очередей в Третьяковку и в туалет, так что простояли мы только в гардероб, и то потому, что строгие гардеробщицы объявили, что у них раздельная материальная ответственность и спасительный номерок к одной из них не поможет быстрее раздеться тем, кто стоит к другой. Пройти без очереди подсказала мне та самая девушка с бейджем, а в кассе на Самсона выдали билет посетителю до восемнадцати лет с пробитой суммой: ноль рублей. В туалет же без очереди нас провела уборщица.

Я пометалась с коляской, но, не найдя, где бросить, поставила ее в центре первого же зала. Самс ехал у меня на шее, и я нашла для него всю скудную куиндживскую живность: лошадок, птичек и даже бабочек, на которых обратила наше внимание пожилая посетительница, отличавшая, не в пример мне, на картине утра Днепра крупно выписанный чертополох от репейника.

В утро с чертополохом я влипла, как и в прибрежный туман, и еще в незаконченное облако. Это было в продолжении экспозиции на третьем этаже, и после смачного зала ночи, где маленькие картинки закатного леса горели, как лучшие иллюстрации к старым сказкам, блеклые непрописи утра, тумана и облака вдруг притянули меня тишиной и все обезвешивающей легкостью. Я раз за разом обещала Самсу, что вот еще раз