Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы отдыхайте! — крикнул Лёвушка и метнулся вперёд, чтобы я его не успел поймать. — Я сейчас смотаюсь наверх и посмотрю! Я быстро!
Нет такой чистой и светлой мысли, которую бы русский человек не смог бы выразить в грязной матерной форме.
Иван Барков
— Слышишь теперь? — спросил Шпак.
— Слышу, — согласился Шандыба.
— Называется «эолова арфа», — сказал Шпак. — Я на Памире такие слушал. Часами, знаешь… И не надоедало.
— А чего ты делал на Памире?
— Да у нас там тёрки с местными были. Давно, при Союзе ещё. Хотя нет, вру, уже кончился Союз. Помню, в гостинице мы в какой-то жили — шесть человек на шести этажах…
Они наконец обошли этот непонятный и страшноватый мёртвый город по окраине и оказались на небольшой плоской площадке. Отсюда открывалось зелёное волнистое море по одну сторону и красновато-серые, выбеленные, линялые склоны и осыпи — по другую. Горы были недостаточно высоки, чтобы иметь снежные шапки, но кое-где вершины их окутывали облака.
Пива осталось по последней банке. Они сидели, пили его маленькими глотками и смотрели вниз. Несомненно, вон там протекает река. Если идти напрямик… ну, это займёт день. Здешние джунгли как-то не слишком похожи были на те, которые описывали в старых приключенческих книжках и через которые приходилось бы прорубаться в самом прямом и грубом смысле слова. Может быть, ниже будет хуже.
Вещмешки сделали из шандыбиных штанов. Шпак усмехнулся. Рюкзаки из натурального шёлка от Версаче…
Он приподнялся, кряхтя, и в этот момент из-под обрыва шустро выкарабкался тощий лопоухий маугли с огромным шнобелем.
Он был одет во всё чёрное, и на ногах его были высокие, чуть не до колен, шнурованные ботинки.
— Ё-о! — только и смог сказать Шандыба — и потянулся к мачете.
Внимание! Объекты на самом деле значительно меньше и безопаснее, чем кажутся!
Надпись на микроскопе
Пожалуй, это можно было бы назвать центральной площадью, или форумом, или стадионом. Николай Степанович уже достаточно видел всего в этом городе, чтобы уметь отличить исконную эронхайскую архитектуру от позднейших построек и нагромождений. Как раз здесь, на этой обширной площади-стадионе, новоделов было больше всего: трибуны, ограды, лёгкие галереи и павильоны, прилепившиеся к древней стене…
Древними были ворота, древнею была стена — и барельефно выступающая из стены фигура: здоровенный мужик с обломком меча в руке, запечатлённый в момент прыжка. Вообще-то манера изображения была самая передовая: детально высечены были только часть лица с широким выпуклым лбом, бугристое плечо, занесённая рука, колено — всё остальное угадывалось в волнах и изгибах каменной кладки. В исторические времена такой изобразительной техники не существовало и существовать не могло; значит, барельеф принадлежал к временам доисторическим, эронхайским — и предназначался не для человеческого глаза.
Перед фигурой располагалась небольшая площадка, посыпанная песком. Левее фигуры — так, что дорога к ним проходила позади трибун — зияли ворота. А правее и ближе к отряду, совсем рядом, рукой подать — возвышался спиралевидный холм, весь усаженный серебряными деревьями; на вершине же его стояло дерево кривое, обломанное и абсолютно чёрное.
— Я так понимаю, это прообраз Вавилонской башни? — сказал Армен.
— Чертовски похоже, — сказал Костя.
— Это Ирэмский сад, — сказал Шаддам, морща лоб. — Место для… медитации, концентрации… просветления… Если пользоваться приблизительными понятиями, — добавил он. — А вон те ворота — это ворота из города.
— В пустыню?
— В пустыню.
— Тогда надо найти место для привала…
Прости меня, Ньютон!
Альберт Эйнштейн
Самурай Катаоки Цунэхару пришёл в себя от плавного покачивания. Над ним было небо, подёрнутое белёсыми полосатыми облаками, и медленно плывущие лапы гигантских деревьев. Солнце, похоже, садилось. Он пошевелился и попытался приподняться, но оказалось, что руки его крепко связаны за спиной. Но тем не менее кто-то, уловив его движения, приподнял ему голову и что-то подоткнул под плечи. Теперь Цунэхару понял, что лежит на дне лодки, запелёнатый в шкуры, и смотрит в безучастное немолодое узкое лицо человека с веслом. Лицо — наконец-то! — было нормальным, а не надоевшим европейским. Сам человек одет был в простую, без украшений и орнаментов, кожаную накидку с капюшоном.
Поняв, что пленник очнулся, человек с веслом кивнул ему.
— Япониса, — сказал он, показывая на Цунэхару палочкой для отпугивания злых духов. — Нимулана, — показал он этой же палочкой на себя. — Нимулана хороший. Япониса?
— Хороший, — сказал Цунэхару.
— Неправильный ответ! — сказал человек, уже не коверкая язык, и расхохотался.
Цунэхару задёргался, даже и не пытаясь освободиться, а чтобы показать несмирение; тогда его сзади несильно стукнули по темечку.
Многие бумеранги не возвращаются. Они выбирают свободу.
Вождь Белый Ягуар «Мемуары»
Маугли оглянулся, помахал рукой, а потом вроде бы попытался прыгнуть вниз, но не прыгнул: наверное, было высоко. Шпак подходил к нему справа, Шандыба — слева.
— Давай без глупостей, — сказал Шпак, и голос у него сорвался. — Нам вилы не по теме, тебе не по теме…
Вдруг мгновенно потемнело, взметнулся вихрь пыли, сухой травы и даже мелких камешков — и в следующий миг пацан уже летел, растопырив ноги и руки, в когтях у гигантского орла. Орёл медленно описал дугу над лесом, развернулся — и, мускулисто гребя крыльями, стал набирать высоту, целя крючковидным клювом в сторону вершины. Он снова пролетел над площадкой, где стояли, задрав головы, Шпак и Шандыба, ритуально на них погадил с высоты, но не попал. Через несколько секунд он исчез за выступом скалы.
Шпак и Шандыба, не глядя друг на друга, подобрали импровизированные рюкзаки, инструмент, спиннинг, канистру — и пошли отсюда.
— Всё равно никто не поверит, — сказал Шандыба пять минут спустя. Шпак промолчал.
Слова Шандыбы услышала Хасановна, бегущая вслед орлу, не поняла, откуда они донеслись, и решила, что это просто кровь шумит в ушах. Тем более что кровь действительно шумела изрядно…
К концу четвёртого дня пути Шпак и Шандыба, пооборвавшиеся и полусъеденные какими-то летучими мелкими тварями, вышли к реке — и решили идти вниз по течению. Через месяц их подобрали индейцы. Три года спустя Шандыба стал вождём по имени Белый Ягуар, а Шпак — верховным жрецом с именем настолько тайным и страшным, что его никто не решался произнести. Оба обзавелись шикарными гаремами из некрупных индейских девушек, похожих на загорелых голых буряток. Войдя в союз с окрестными маленькими и слабыми племенами, они вышибли с Юкатана пытавшихся обосноваться здесь сендеристов. По этой причине их неоднократно пыталось взять под своё мягкое душное крыло ЦРУ, но Белый Ягуар охотно брал подношения, после чего вдруг оказывалось, что агенты-связники пренебрегли каким-то сакральным ритуалом — и пусть будут довольны, что отделались так легко, жопа для того и жопа: поболит, но заживёт…