Брюс ушёл.

Суть дела, если коротко, заключалась в следующем: кто-то неторопливо и методично, из века в век, истреблял богов, зачастую переодеваясь в их шкуры. Похоже было на то, что сейчас он сожрал последних.

Сами боги долго не замечали этого — или не хотели замечать. Они существовали разобщённо, враждовали между собой, ревновали сами и раздували ревность в людях. И когда кто-то из них исчезал, или терял силу и влияние, или как-то странно, подчас глумливо менялся — другие это принимали, тайно злорадствуя. Так продолжалось долго, очень долго…

Нет, кто-то пытался привлечь к этому общее внимание, даже организовать что-то вроде сопротивления — но безуспешно. Более того, для них это плохо кончалось: что для Иблиса, что для Сатанаила-Прометея, что для Пана… Пан ещё легко отделался — ссылкой. Остальные получили по максимуму — от своих же.

Неведомый враг ликовал.

Мудрый Ньёрд на свой страх и риск проник в узилище Тхулку, чрезвычайно могущественного, но совершенно безумного старика-эронхая, вообразившего себя тысячеруким кальмаром; Ньёрд имел веские основания подозревать, что всё происходящее — дело рук (мыслей, снов, чар, магии) именно этого «хозяина бездны»; но оказалось, что старик давным-давно мёртв, а его следы оставляет кто-то другой…

Вскоре после этого Ньёрд проснулся в царстве мёртвых, так и не поняв, что с ним произошло.

Многим казалось, что повторяется история с Вишну: неизвестный пришелец покоряет некую область обитания, никогда не показываясь в своём истинном обличии и скрываясь за тысячью имён. Но про Вишну хотя бы было известно, что он существует — этот же паразит старательно делал вид, что его нет, просто нет, а что делается — делается само собой.

Больше всего это походило на чуму.

Бессмертные боги вымирали — целыми пантеонами.

Шанс уцелеть был только у тех, чья осторожность граничила с паранойей, кто сам притворялся невидимым или даже несуществующим. Но про них тем более нельзя было сказать, живы ли они — поскольку их и без того никто не видел уже много веков.

Судя же по тому, что происходит на Земле…

Ладно, мысленно махнул рукой Брюс, будем последовательны. Сначала вытащим оттуда Кольку… Голова хорошо, а полторы лучше. Что-нибудь спотрошим.

В его собственном «дорожном наборе» было пятнадцать чёрных свечек, в том числе три вечные. Мало ли что — понадобится оставить дверь открытой…

Но это не сейчас.

Он расставил свечки, расставил спасательный отряд — эх… гвардия народная, молоко с песочком… — ещё раз на всякий случай сверился с картой, чтобы не вышло, как у Стёпки (не виноват парнишка, рассуждал правильно, кто ж мог знать, что существует ещё один Ирэм — или как его, вот этот, вниз по склону, называется? — не заклятый, а просто брошенный) — нет, всё верно, на пути только океан и дальше уже пустыни, пустыни, пустыни…

Не паникуй, успокоил он сам себя, даже если и промахнёмся — свечек хватит ещё на две попытки.

Он щёлкнул зажигалкой — и замер, настигнутый какой-то мыслью. Потом хлопнул себя по лбу.

— Идиот я старый, вот что! А ну, пошли вниз! Вниз, в город. Пошли, пошли…

— Зачем? — спросил Стёпка, прикрывая ладонью рот Лёвушке.

— Да затем, что это как в румах — из подобного в подобное! — Брюс уже сгрёб свечи, карты, сунул за пазуху, в обширный внутренний карман поношенной джинсовой куртки. — Если с семизубца войдём — окажемся вот, в центре мишени… — он пальцем изобразил что-то в воздухе, но и так было понятно. — Что, Колька сидеть по стойке смирно будет? Да нет, конечно, и искать его надо уже где-то в воротах. Тогда с одной свечечки…

— Понял, — сказал Стёпка. — И кажется, я эти ворота видел…

Самая же главная истина состоит в том, что Господь не фраер.

Е. Т. Коломиец

— А план был хорош, Николай Степанович, — вздохнул Толик. — План был изящен…

Николай Степанович пожал плечами. Что толку от самых блестящих планов, если они невыполнимы в принципе?

Да, можно построить песчаную яхту. Можно. Нашлись и подходящие колёса, нашлись и прочные жерди для рамы и для мачты, нашлась неимоверной прочности ткань для паруса…

Пустыня лежала ровным белым столом, звала.

Но Армен сделал за ворота только несколько шагов — и упал, его быстро втащили обратно (молодец Шаддам, сообразил про страховочную верёвку!), и вот теперь он лежал, не приходя в сознание, высохший почти до мумиеподобного состояния.

Выход за ворота был им заказан. Надо полагать, навсегда.

— И ты не сможешь? — тихонько спросил Николай Степанович Шаддама; тот покачал головой. Плоть есть плоть…

А сколько продержусь я, подумал Николай Степанович. Да ни черта я не продержусь, Армен тоже принимал ксерион, как и все прочие наши. Живы мы только в городских стенах… если это можно назвать жизнью, конечно.

Интересно, а дошёл ли до цели крыс Собакин?..

Николай Степанович стоял в проёме ворот, один. Остальные ушли, спрятались в тень. Последнее время всё острее чувствовалась дневная жара и ночной холод.

Над пустыней дрожало марево, и потому пустыня временами становилась похожа на текущую воду.

Ворота открыты. Иди.

Наверняка вот здесь, за воротами, песок перемешан с костями людей и животных. Он стал смотреть, и показалось, что в волнах и изгибах проступают очертания черепов и рёбер.

Так можно увидеть вообще что угодно.

Поэтому на слабое блёклое движение где-то вдали он поначалу просто не обратил внимания. Маленький медленный песчаный вихрь.

Потом там возник отблеск. И ещё один отблеск.

И вдруг как-то сразу — прозрение, серендипити — Николай Степанович увидел, что это человек. Маленький сгорбленный человек в белой одежде — и с фонарём в вытянутой руке. Он был недалеко, шагах в ста.

— Эй! — закричал Николай Степанович и замахал руками. — Э-э-эй!!! Сюда!!!

Человек поднял фонарь повыше и стал озираться. Он был в темноте, и свет его жалкого фонаря не доставал до стен города и до ворот.

— Сюда!!! Сюда!!!

Залитый ослепительным солнцем, человек не видел ничего вокруг. Потом… потом он пошёл вроде бы на звук, но заколебался, повернулся…

— Сюда!!! Идите сюда!!! Тут ворота!!!

Он высоко поднял фонарь — и, словно рассмотрев что-то наконец, пошёл быстро, почти побежал, влево от ворот.

— Мы здесь!!! — прокричал Николай Степанович, голос вдруг сел, дальше шло лишь сипение и клёкот.

Человек, пробегая совсем недалеко, отмахнулся от него — и скрылся из виду, преследуя что-то куда более важное, чем заблудившиеся путники…