Мне начинало казаться, что, быть может, переезд их величеств в Москву положит конец их мукам. Ведь в Москве все же была организация, казавшаяся мне авторитетной и мощной и которая могла бы повлиять на немецких дипломатов, бывших в Москве. Я не думал, что Германия в лице своего императора останется безучастной к судьбе императорской семьи. Быть может, император сделает то, чего не сделали наши союзники, имея к тому полную возможность летом 1917 года. Такое решение вопроса несколько успокаивало меня.

Прекрасная Пасхальная заутреня в Знаменской церкви, куда я отправился после ухода Симоненко, горячая молитва, вознесенная мною к Престолу Всевышнего, помогли мне провести более или менее спокойную ночь. Не знал я, что утром узнаю новость еще более кошмарную, чем то известие, которое мы получили в тюрьме о переводе их величеств. Рано утром я отправился к Соловьеву. Когда я вышел на Царскую улицу, то услышал сзади себя знакомый голос:

– Товарищ, товарищ, куда вы?

Я обернулся и увидел вылезавшего из экипажа Пермякова.

– С праздником вас поздравляю. Очень рад, что вы свободны. Почему это вы на разговение вчера не пришли? – обратился он ко мне, с жаром потрясая мою руку.

– Я вас не понимаю, Григорий Прокопьевич, при чем тут я? Я ведь на службе не состою!

– Что вы, что вы, товарищ, мы уверены, что вы на службу вернетесь, вас же по ошибке арестовали!

Я не выдержал и, рассмеявшись, ответил ему:

– Напрасно вы так уверены. Ошибка же вышла весьма неприятная и странная, вы бы меня расстреляли по ошибке, а потом над моим трупом за нее извинились бы!

Пермяков смутился, но все же настаивал, чтобы я обязательно вернулся на службу, он мне и жалованье за время моего ареста выплатит и, во всяком случае, мне непременно нужно зайти в штаб. Я ответил ему преднамеренно безразлично, что «как-нибудь» зайду.

На этом мы расстались, и я отправился дальше. Такой встречи, а тем более такого предложения я никак не ожидал. В одном я удостоверился, что все, начиная с Пермякова, вполне уверены в моей невиновности. Это было мне, да и всем нам очень на руку.

Ожидаемого пасхального настроения у Соловьевых я не нашел, Бориса Николаевича я застал мрачным и озлобленным, Мара Григорьевна имела заплаканный и удрученный вид.

Сообщенная мне Борисом Николаевичем новость как громом поразила меня. Их величеств задержали в Екатеринбурге. Причины были неизвестны, но это задержание не предвещало ничего хорошего. Еще до своего ареста я мог по сводкам Екатеринбургского военного комиссариата убедиться, что последний, не в пример Тюмени, никакой роли в городе не играл, а главная сила находилась в руках Красной гвардии, набранной из всяких проходимцев и рабочих. А по сводкам явствовало, что с военной точки зрения эти части нельзя было рассматривать как таковые.

Все обращения и воззвания Екатеринбургского областного Совдепа, переданные нам, были крайнего и непримиримого направления. Красный Екатеринбург и красный Урал объявили себя «цитаделью революции». Резолюции и прокламации Омского Запсибсовдепа были ничто по сравнению с этими революционными перлами.

Борис Николаевич рассказал мне, что Седов, узнав о приезде нового отряда в Тобольск, решил проехать туда, что и исполнил, выехав из Тюмени 26-го числа. По дороге в одной деревне, приблизительно посредине пути, он, к ужасу своему, встретился с их величествами, перевозимыми в Тюмень. Он присутствовал при перекладке лошадей их величеств и находился недалеко от них, так что государыня узнала его. Он хотел вернуться в Тюмень, но беспокойство за остальных членов императорской семьи (он сразу не сообразил о причинах отсутствия наследника и оставшихся великих княжон) заставило его проехать в Тобольск, где он увидел всех, кроме наследника, в окнах дома.

С кем-либо из свиты он боялся войти в связь, так как около губернаторского дома, как и около дома Корнилова, где проживали дети лейб-медика Боткина, видел большое количество солдат и старого, и нового отряда, оставшегося в Тобольске. Только небольшая часть отряда сопровождала их величества.

Седову ничего не оставалось делать, как вернуться обратно. 29-го он был уже в Тюмени и во время нашего разговора пришел к Соловьеву и во всех подробностях рассказал нам о своей поездке в Тобольск. Общее положение в Тобольске вырисовывалось в следующем виде: в городе, кроме отряда Заславского, прибывшего туда 13 апреля, находился также отряд комиссара Родионова, состоящий почти исключительно из латышей. Последний отряд прибыл из Екатеринбурга в город 30-го числа, видимо, по какому-то новому маршруту, так как он миновал Тюмень. Еще до приезда Заславского, после столкновения, происшедшего между тем отрядом, который я встретил по дороге (он следовал из Омска), и отрядом, появившимся через несколько дней из Екатеринбурга и вскоре покинувшим город, положение власти существенно изменилось, о чем я уже писал.

За день или за два до того, как мы были арестованы, произошли дальнейшие изменения. Вместо председателя Совдепа Никольского выбран был некий Хохряков, по собранным сведениям бывший матрос. К моменту приезда Яковлева Дуцман (начальник отряда, встреченного мною по дороге), по приезде объявивший себя не только начальником над охраной императорской семьи, но и комиссаром города, покинул Тобольск, так же как и Демьянов, и уехал в Омск. В Тобольске оставался только Дегтярев с небольшой частицей первого отряда.

Соловьев получил следующие данные: Заславский занял по отношению к императорской семье самую непримиримую позицию. По национальности он был евреем. Трудно было установить, какие полномочия он имеет, но можно было предполагать, что он отправлен из Екатеринбурга не областным Советом, а каким-то лицом или группой лиц из бесчисленного числа «предкомов», «совкомов» и отдельных комиссаров, в общем, мало подчинявшихся Совдепу и действовавших зачастую самостоятельно.

Одним из таковых, как мы уже видели, был Запкус. Было несомненно, что Заславский стремился захватить в свои руки власть над их величествами. Но этому воспрепятствовала старая охрана, а приезд Яковлева и Родионова с латышами прекратил его деятельность.

Кроме того, сообщили из Тобольска, что Яковлев в Тобольске был поддержан в своих действиях Хохряковым, и можно было предположить, что оба они между собою как-то связаны. Борис Николаевич подтвердил также, что во все время своего пребывания в Тобольске Яковлев был по отношению к императорской семье в высшей степени корректен.

Последним известием из Тобольска было сообщение, что Родионов сделался председателем отрядного комитета старой охраны. Нам было не особенно понятно, как это могло произойти. Одно было ясно, что Кобылинский потерял окончательно и без того призрачную власть над своими подчиненными. Также непонятно было,