Я жаждал привести эту свою мысль в исполнение. Оно хоть как-то оправдывало мое бесплодное сидение в Тюмени и было на пользу монархическому делу вообще. После обеда меня вызвали в гостинице к телефону. Пермяков радостно сообщил мне, что мое предложение принято и он просит меня с наличным составом улан быть ровно в 9 часов вечера около дома исполкома против штаба.

Я был в восторге. Шутка ли сказать, мне предстояло арестовать виднейших вожаков меньшевистской партии, бывших в большинстве политическими ссыльными, в свое время сосланными сюда за свою тлетворную работу и так блестяще приготовившими не только Тюмень, но и всю Россию к торжеству своих же собратьев-большевиков!

Как я ненавидел и ненавижу этих идейных поклонников истеричного шута – главковерха, ввергнувшего Россию в море крови и слез… Как я жалел, что мне приходится обезвреживать для будущего только жалких подголосков, а не самих кумиров, всех этих Керенских, Черновых, Миноров и прочую пакость. Но лучше что-нибудь, чем ничего. После долгих сборов, приготовлений и переговоров с Ковальчуком, чем и как мы будем седлать лошадей, к восьми с половиной часам вечера 15 лошадей было выведено на улицу, осмотрено мною, и мои уланы взгромоздились на коней. Я повел шагом свою кавалькаду, так как строем назвать мою команду было трудно, к исполкому.

Сам я являл собой малоимпозантную фигуру в военном смысле ввиду того, что заказанная мною форма была еще не готова, и мне пришлось взять у Ковальчука его сапоги и папаху, штатские брюки были заправлены в сапоги, а поверх тужурки я надел непромокаемый плащ, подпоясал его ремнем, за который для вящего страха я заткнул огромный никелированный «смит-и-вессон» образца 1877 года, к которому даже патронов не имелось… Из-под папахи я выпустил клок волос, а через плечо надел откуда-то добытую казачью шашку. Когда я на себя посмотрел в зеркало, мне самому стало жутко… Я невольно вспомнил начальника красного отряда, который приезжал меня арестовывать незадолго до моего бегства из Белецковки.

Около исполкома я остановил команду и отправился получать ордер на производство арестов. Исполком помещался во втором флигеле. Когда я поднимался в полной темноте по скрипучей деревянной лестнице и дошел до ее половины, откуда-то сверху послышался тревожный окрик:

– Кто идет?

– Командир эскадрона, – ответил я.

Дверь открылась, и я увидел бесподобную картину. В пустой комнате стоял простой стол, покрытый белой клеенкой. Над ним спускалась электрическая лампочка, ярко освещавшая сидевших за столом. На столе кроме чернильницы, бумаги и карандашей лежали для верности три маузера. В комнате собралась вся, так сказать, аристократия: Пермяков, Немцов, Неверов, товарищ Биценко, отвратительный субъект женского пола, ярая коммунистка, бывшая комиссаром народного призрения, и еще один заезжий коммунист, фамилии которого я не знал и который напоминал своим видом контрабандиста из Фра-Диаволо[61], рослый тип с красивыми глазами и черными кудрями в широкополой шляпе, и, как особая примета, без указательного пальца на правой руке.

Немцов деловито вручил мне ордер, в котором я с удовольствием прочел, что «товарищу Маркову, начальнику карательного отряда штаба тюменской Красной армии, предписывается производить обыски, выемку документов, конфискацию оружия и аресты нижепоименованных лиц». За сим шли 32 фамилии, перепечатанные из утренней газеты. В помощь мне, как сказал Немцов, но ясно, что скорее для наблюдения за мной, придали заезжего коммуниста, который с трудом, и то с помощью двух волонтеров, взгромоздился на лошадь.

Из исполкома мы отправились в милицию, где товарищ Банников, ее начальник, приготовил нам необходимые адреса. Банников был тоже своего рода достопримечательной личностью, характерной для переживаемого времени. По профессии он был вором-рецидивистом, но это не мешало ему занимать пост по охране жизни, а главное, имущества жителей Тюмени.

Получив адреса, мы тронулись по плохо освещенным улицам для изъятия первого по списку, а именно председателя профессионального союза рабочих г. Тюмени, старого партийного меньшевика, рабочего Макарова.

К трем часам ночи в особо отведенной комнате в штабе я имел счастье лицезреть 22 арестованных из моего списка. Остальные успели скрыться благодаря моей оплошности во время первого ареста. В комнате компания собралась пестрая: тут были рабочие и интеллигенты в лице городского головы демократической Думы, избранного после революции, его товарищ, два журналиста из газеты «Тюменский рабочий», товарищ Макаров, мой первый крестник, его секретарь доктор Купенский, старый революционер и, как говорили в городе, приятель Керенского – словом, все сливки местной РСДРП. Картинка была пикантная, я чувствовал себя по меньшей мере жандармским полковником доброго старого времени и, поглядывая на довольную физиономию Пермякова, пришедшего из исполкома полюбоваться на своих врагов, подумал: «И до тебя, голубчик, доберемся… Всякому овощу своя пора… Пока пожирайте друг друга, хоть одна польза от вас будет».

Мне вспоминаются теперь подробности ареста Макарова. Оцепив дом, в котором он жил, я с тремя волонтерами отправился к нему и постучал в дверь. Чей-то голос откликнулся:

– Кто там?

– Именем Российской Советской Федеративной Республики, откройте! – громко и отчетливо произнес я.

– Кто? – Голос сорвался.

– Начальник карательного отряда.

Дверь отворилась. Я увидел бледную от испуга женщину и трех подростков, прижавшихся к ней. Навстречу мне вышел здоровенный мужчина в рабочей куртке.

– Что вам угодно, товарищ? – обратился он ко мне.

– Вы товарищ Макаров?

Он ответил утвердительно. Я дал ему просто ордер. Он дрогнувшим голосом сказал мне:

– Что же, ройтесь в моих вещах, коли желаете. Оружия у меня нет!

– Нет, вы уж сами открывайте ваши ящики, я ваших вещей не трону, – ответил ему я.

Мне было противно рыться в его вещах. Он исполнил приказание. Не найдя ничего предосудительного, я приказал ему одеваться и собрать необходимые вещи. Одеваясь, он обратился ко мне:

– Что ж это вы, товарищ, все вы (читай: большевики) себя идейными социалистами называете, а меня, старого социал-демократа, партийного работника, арестовываете, ровно как при царском режиме?.. За что же вы меня арестовываете?..

«Это я-то „идейный социалист“? Недурной анекдот!» – мелькнуло у меня в голове, и я ответил ему первой взбредшей мне мыслью:

– За то, что вам тень Александра IV по ночам спать не дает!

Он с изумлением посмотрел на меня… Отправив его под конвоем в штаб, я тронулся дальше. Благодаря тому что я показал ордер Макарову полностью, и его жена заметила целый ряд фамилий, десять человек успели, как я уже сказал, скрыться.

В 4 часа Пермяков прекратил дальнейшие розыски, найдя, что и этой «сволочи» достаточно и что оставшиеся на свободе товарищи-меньшевики теперь и пикнуть не посмеют! Я отпустил людей