не ожидать этого дня в Тюмени, так как ничего хорошего это разбирательство принести не могло и всколыхнуло бы только сравнительно уже забытую историю его ареста и доноса Бруара. Поэтому я советовал ему отправить жену в Покровское, куда под благовидным предлогом в один прекрасный день и самому скрыться.

Я же твердо решил начать исподволь подготавливать себе почву для ухода со службы, продолжение которой считал явно бессмысленным. Я был твердо уверен, что единственно возможным спасением императорской семьи является решительное вмешательство в их судьбу германского правительства.

В приезд кого-либо из Петербурга и в действенность марковской организации, как и в него самого, я окончательно изверился. Не видя никакой помощи императорской семье из России, я глубоко возмущался, читая статьи в местной газетке «Известия Тюменского Совета раб., кр. и солд. депутатов» и ее подголоске, «Тюменском рабочем», органе местной меньшевистской партии, в принципиальных партийных вопросах ведшей с первой ожесточенную полемику, но находившей с «Известиями» общую точку соприкосновения в деле выливания помоев и распространения гнусной клеветы на несчастных их величеств.

Почти каждый день появлялись перепечатки из столичных газет о том, что русские монархисты, после освобождения Украины от большевиков и провозглашения гетманства, служат то в Киеве, то в Харькове, то в Одессе молебны о здравии царской семьи, что там открыто происходят монархические собрания с требованиями немедленного уничтожения советской власти и восстановления государя в его священных правах. Гетман выставлялся марионеткой в руках русских черносотенцев, видевших в нем генерала, который на белом коне должен въехать в Москву, утопить в «море крови» рабочих и крестьян все завоевания Октябрьской революции и приготовить путь к трону «Николаю Кровавому».

В Тюмени эти заметки производили мало впечатления, но, само собой разумеется, в Екатеринбурге они находили весьма благодатную почву. В доходивших до нас номерах екатеринбургских «Известий» сплошь да рядом можно было прочитать: «Рабочие, помните, кого вы охраняете! В ваших руках находится судьба Николая Кровавого и его семьи!»

Резолюции отмечали, что красный Урал, в лице его рабочих, готов до последнего оборонять Николая от посягательств белых на его освобождение, другие отмечали требования «немедленного предания бывшего царя народному суду за содеянные им перед народом преступления». Больно было все это читать, и об этой смеси молебнов за немецкими штыками, и о кошмарно истерических воплях банды закоренелых преступников, в руках которых всецело находилась жизнь несчастных их величеств. Словом, повторялась старая история: «Мы их иконами, а они нас шимозами!»[60]

Будучи глубоко верующим человеком, я до глубины души своей возмущался такому явному подчеркиванию монархического настроения моих единомышленников. Неужели они не понимали, что шумом, поднятым вокруг императорской семьи, находящейся в большевистских руках, они только усугубляют их и без того кошмарное положение! Неужели же они думали, что весть об этих архиерейских молебнах, манифестациях с пением «Боже, царя храни» не дойдет до Екатеринбурга и не будет по-своему истолкована и умело использована против того, о чьем здравии молились монархисты… И неужели они хоть на секунду позволяли себе надеяться, что своими выступлениями они помогают их величествам?

Не нужно многолюдных молебнов, а нужно было избрать из своей среды авторитетное и популярное лицо, которое властно предложило бы всем этим верноподданным, чтобы они молча, про себя, возносили свои горячие молитвы к Всемогущему Господу о ниспослании спасения несчастным царственным узникам из большевистских каторжных лап, дали бы хоть по рублю на дело спасения их величеств и выбрали бы из своей многотысячной среды нескольких преданных людей, готовых отдать жизнь за своего государя и повелителя!

Глава XI

5 июня произошло в жизни города событие, которое должно быть отмечено как характеризующее советские нравы и отношение к различным «свободам», провозглашенным и декретированным. Это был день, когда пролетарии всех стран праздновали столетие со дня рождения творца социализма Карла Маркса. Это торжественное событие местные меньшевики и решили достойно отпраздновать устройством торжественного собрания в Народном доме.

На собрании должны были быть произнесены речи, посвященные этому великому событию. Президиум меньшевистской партии пригласил для участия, несмотря на открытую вражду, и наших заправил в лице Немцова, Пермякова и др. Этим подчеркивалась не простая «пролетарская» вежливость, а принцип «мы хоть и в хвосте, но все же с вами». Каким-то образом Пермякову стало известно, что некоторые ораторы и даже сам председатель, которого он терпеть не мог, хотят в своих речах подвергнуть жесткой критике как его, Пермякова, действия, так и вообще советский режим. Пермяков решил ликвидировать одним ударом могущие быть неприятности, так сказать, рубануть сплеча и, встретив незадолго до начала собрания Симоненко, приказал ему явиться на собрание с нарядом улан и без всяких разговоров арестовать председателя собрания и его товарища.

Симоненко, исполняя приказание, явился в Народный дом, оставил 14 человек волонтеров на улице и с двумя вошел в зал.

Стол президиума был большой, и за ним сидело несколько человек; в лицо нужных лиц Симоненко не знал. Обратившись к одному из рабочих с вопросом, кто из сидящих председатель и кто его товарищ, он услышал иронический ответ:

– Ишь, чего захотели… Мы знаем, зачем вы пришли… Мы сознательные!

Так у Симоненко ничего и не вышло.

Председателю немедленно сообщили о «незваных гостях», он сократил список ораторов и поспешно закрыл собрание. Эффект, на который рассчитывал Пермяков, пропал. Симоненко получил изрядную нахлобучку за свою нерасторопность и отправился обратно в казармы.

На следующий день, читая «Тюменский рабочий», я прочел разгромную статью, клеймившую Пермякова «вероломным предателем» и другими малолестными эпитетами, и не без сарказма вообще освещавшую советские порядки. Кроме того, на первой странице значилось приблизительно следующее: «Мы не такие, как они (читай: большевики), мы не пользуемся подлыми темными средствами борьбы, мы идем с открытым забралом; под нашим воззванием, помещенным в № X нашей газеты и подписанным РСДРП, мы готовы подписаться своими полными фамилиями».

За сим шли 32 фамилии виднейших местных меньшевиков.

Я сразу не обратил на эту заметку особого внимания, но, когда пришел в штаб и зашел к Пермякову, обнаружил его ходящим в бешенстве по кабинету с номером «Тюменского рабочего» в руках. Вместо приветствия он сунул мне газету и бросил:

– Читайте! Ведь правда, это подлость!

Он ткнул пальцем в приведенную заметку. Я вполне согласился с ним. Пермяков продолжал ходить по комнате и изрыгал не очень лестные для местных меньшевиков слова. Мне неожиданно пришла в голову блестящая мысль:

– Знаете что, Георгий Прокопьевич, не арестовать ли этих подлецов? Сразу все утихомирятся, и другим неповадно будет.

Пермяков посмотрел на меня удивленно, минутку подумал и ответил:

– А