Первые десять ходов соперники, как и бывает в блиц-партиях, сделали быстро. Тауренци отвечал вообще мгновенно, демонстрируя публике молниеносность принятия решений. Сделав ход, он поворачивался к залу и улыбался, мол, извините, отвлекся тут, но вот я снова с вами. Нижегородский, напротив, двигал фигуру достаточно вяло и так же неторопливо переключал часы. Казалось, он совершенно не заботится об экономии лишних секунд, которые могли бы остро понадобиться ему в миттельшпиле или в эндшпиле. Но вот незадача — хода после седьмого или восьмого по лицу венского чемпиона неожиданно пробежала первая легкая тень недоумения. Для внешнего наблюдателя она была почти незаметна. Тауренци и сам поначалу не понял, что явилось причиной его растерянности. Сделав десятый ход, он уже не повернулся к залу, не в состоянии оторвать взгляда от позиции на доске. После двенадцатого хода Тауренци впервые с удивлением посмотрел на соперника.

Перед ним сидел вовсе не тот лопух, что еще несколько часов назад оплачивал свои глупейшие проигрыши вздорной дамочке, сопровождая эти действия идиотскими комментариями. Нижегородский спокойно и сосредоточенно смотрел на доску сквозь розоватые стекла очков. Тауренци был поражен — какой бы ход он ни делал, его противник не обращал на это ни малейшего внимания, словно его это вовсе и не касалось. Он даже не смотрел на то место доски. Австриец играл конем на своем правом фланге, немец же, не взглянув в ту сторону и не оценив произошедшие изменения позиции, двигал пешку на своем правом. После этого он не торопясь переключал часы. Однако самое поразительное состояло в том, что позиция немца и к пятнадцатому ходу оставалась все еще непробиваемой, а его фигуры были столь активны, что он мог начать атаку в любое время и в любом направлении.

«Ах ты, сволочь! — подумал пораженный чемпион. — Ну я тебя сейчас сломаю через колено».

Они сделали еще несколько ходов. Компьютерная программа, которой была задана стратегия под условным названием «Быстрая осада», завершив развертывание сил белых, приступила к решительным действиям.

— Через четыре хода, милейший, вы получите мат, — сказал вдруг Нижегородский и, прикрыв рот рукой, зевнул.

Эти слова, прозвучавшие как дурацкая шутка, вызвали смех в ничего не видящем и не подозревающем зале. Тауренци же словно приколотили к полу огромным гвоздем. Он с ужасом увидел, как плоха его позиция: главные фигуры связаны, защита — как карточный домик: один толчок, и все рухнет. Вдобавок ко всему, это блиц-партия и времени на раздумья просто нет нисколько.

Во рту у Гуго Тауренци стало сухо. Его журнал с шелестом упал на пол, а сам он от растерянности сделал совершенно бессмысленный ход. Его ноги были по-прежнему вытянуты в сторону зрителей, в то время как туловище развернуто на девяносто градусов к столу. Но переменить позу на более удобную и естественную он почему-то не мог. Нижегородский тем временем отдал за пешку ферзя, превращая блиндаж черного короля в склеп, из которого не было выхода. Лицо одного из секундантов недоуменно вытянулось. Он первым из всех присутствующих осознал гибельность позиции черных.

— Мат.

Залп главного калибра британского дредноута сделал бы меньшие разрушения в бортах деревянного парусника, нежели это негромко произнесенное слово произвело в сознании оцепеневшей толпы.

— Перекур пять минут, — сказал Вадим.

Он встал и направился к служебному выходу. Его противник остался сидеть за столом. К нему подошли несколько человек, осыпая недоуменными вопросами. Все случившееся можно было бы расценить как шутку, если бы не проигрыш тысячи немецких марок. Страховая компания «Анкер», та самая, часы которой украшали площадь Верхнего Рынка, платила столько своему сотруднику Гуго Тауренци за восемь месяцев. И это считалось неплохой ставкой.

Гуго Тауренци никогда не был не только на войне, но даже не служил в армии. Тем не менее все свои шрамы (а кроме тех, что на лице, на его теле можно было насчитать еще вдвое) он получил в боях в годы своей учебы в Венском университете. Его рапира не раз скрещивалась с клинком противника на аллеях Фольксгартена или Штадтпарка. Иногда схватки происходили прямо в пивных, когда в ход шли табуретки, кружки и прочий инвентарь. Вместо того чтобы просиживать вечерами за книгами в библиотеке или подрабатывать посыльным где-нибудь на Михаелерплац, он во главе своей студенческой банды корпорантов, облачившись в пышные малиновые береты в белый горошек, в малиновых же с белым подбоем плащах шлялся по улицам Вены, наводя ужас на лавочников и прохожих. Каждый встречный, завидя пестрые флаги и заслыша пьяный гомон, предпочитал уступить им дорогу. Их выходок старалась не замечать полиция, и даже армейские офицеры опасались связываться с «академиками». Иному капитану не составляло труда отделать на дуэли зарвавшегося молокососа. Но офицер был один, а за молокососом стояла его корпорация. Лидеры студенческих банд сплачивали свои отряды, следя за тем, чтобы задетая честь товарища не оставалась без отмщения. От некоторых из таких (и Тауренци в том числе) можно было ожидать любой гнусности.

Шахматные способности предводителя «гринцигской» корпорации проявились еще в детстве. Став чемпионом университета, он приобрел поддержку в лице ректора и не слишком обременял себя учебой. Провинциал из Каринтии, он быстро освоился в столице, где то, чего нельзя было добиться умом, достигалось с помощью связей или денег. Так и не приобретя достаточных знаний, но заручившись поддержкой нужных людей, он получил диплом и устроился на работу в престижную страховую компанию. А недавние победы Тауренци в нескольких шахматных турнирах кряду сделали его чуть ли не знаменитым. Даже высший свет Вены стал иногда зазывать его в свои клубы и салоны.

И вот теперь все могло пойти прахом.

Для второй партии Нижегородский выбрал стратегию под условным названием «Эпидемия». Теперь он играл черными. Подперев вторым ходом свою пешку на е5 пешкой на d6, сам того не ведая, Вадим осуществил защиту, предложенную когда-то Франсуа Андре Даниканом по прозвищу Филидор. Пятнадцать ходов игра шла по накатанному двумя веками сценарию лишь с небольшими поправками, после чего черные вдруг перехватили инициативу и произвели серию безжалостных разменов. Фигуры посыпались с доски, словно осенние листья под внезапно налетевшим вихрем. Тауренци, сбитый с толку таким продолжением, растерялся.

На этот раз он сидел, как и положено, лицом к противнику. Он уже понимал, что перед ним не просто сильный шахматист — перед ним профессионал гроссмейстерского класса. Никак не меньше. Но главное, что уже сейчас заставляло его внутренне содрогаться, — это манера игры баварца. Ни разу его рука не дрогнула, замерев в воздухе в сомнении. Ни один, даже очень сильный ход своего соперника он не удостоил и секундой лишнего внимания.

Тауренци решил, что, идя на размен, черные намеренно упрощают позицию, чтобы лишить белых преимущества первого хода и выйти на ничью. Но он просчитался. Он допустил слишком много ошибок, и к двадцать пятому ходу его дела были уже столь плохи, что не приходилось рассчитывать и на ничью. Он даже не заметил предматовой трехходовки и не успел вовремя сдаться.