руку к глазам, будто пытаясь отогнать невидимую муху, покачнулась и, прежде чем партнер успел поддержать ее, упала, потеряв сознание».

Один из героев, глядя на рыдающего молодого человека, высказывает предположение, что он оплакивает свою любовь. Ему возражают:

«— У влюбленного была бы гитара, скрипка, или он пел бы, — ответил Педро Камачо, глядя на меня с презрением, смешанным с состраданием. — А этот плачет, сколько потоков слез!..»

Молодая пара явилась в мэрию, чтобы зарегистрировать брак. Но не тут-то было: загулявший алькальд всячески откладывает церемонию:

«— Спокойно, братец, — говорил мне Хавьер. — Думай только о женитьбе, и ни о чем другом.

— Думаю, женитьба полетела к черту, — сказал я другу, услышав, как алькальд в довершение всего потребовал принести гитары, закрыть для посетителей «Солнце Чинчи» и предложил нам пуститься в пляс. — Кажется, я попаду за решетку, потому что набью морду этому прохвосту».

Появление на свет младенца:

«Рождение ребенка, благодаря которому спустя годы вровень с воздушными змеями взметнулась слава креольского вальса, и польки, и «Маринеры», совпало с запуском огромного змея. На этот праздник в переулок Санта-Аны собрались лучшие гитаристы, контрабасисты и певцы всего квартала. Акушерка, открыв окошечко комнаты «X», где произошло явление младенца на свет, доложила, что население этого уголка города увеличилось, и сделала такое заключение: «Если выживет, будет плясуном».

Мальчик-инвалид приобщается к музыке:

«Это было на танцульках, куда по крайней мере один раз в неделю собирались те, кто жил по соседству с площадью Санта-Аны. То ли по поводу рождения, то ли в связи со смертью — предлогов всегда хватало (отметить радость либо залечить горе?) — в сарайчике портного Чумпитаса, во дворе скобяных дел мастеров Лимы, в тупике, где жил Валентин, до рассвета веселились и плясали под переборы гитары и уханье контрабаса, слышались звонкие хлопки в ладоши и высокие голоса певцов. …Крисанто Маравильяс с таким восхищением смотрел на гитаристов, певцов и контрабасистов, словно они были чем-то сверхъестественным. Как только музыканты устраивали перерыв, чтобы выкурить сигарету или пропустить стаканчик, ребенок робко приближался к гитарам, осторожно, будто опасаясь испугать, гладил их, трогал струны, исторгая из них неясные аккорды… Вскоре всем стало ясно, что у мальчика не просто способности, а выдающееся дарование. Маленький инвалид обладал прекрасным слухом, он мгновенно схватывал и запоминал любой мотив и, хотя ручки его были слабы, вскоре с уверенностью взрослого мог сыграть на контрабасе любую народную мелодию. В перерывах, когда оркестранты выпивали и закусывали, мальчик самостоятельно постигал секреты музыки и особенно полюбил гитару. Соседи уже привыкли, что на праздниках он стал выступать как музыкант».

Юный бард скоро стал знаменитым:

«Если речь шла о музыке, это хрупкое существо не ведало усталости. Гитаристы округи, бывало, после долгих часов игры и пения валились от усталости наземь, у них опухали от струн пальцы, и для окружающих было бы лучше, если б они умолкли, а не фальшивили, но инвалидик по-прежнему сидел на своем стульчике с соломенным сиденьем (ножки у него, как у японцев, не доставали до земли), и его маленькие, не знающие усталости пальцы извлекали из инструмента чарующие мелодии, при этом сам он напевал так, будто праздник только начинается. Голос у него был не сильный — конечно, он не смог бы соперничать со знаменитым Эсекиелем Дельфином, от голоса которого, когда он при исполнении некоторых вальсов брал верхнее соль, звенели стекла в окне напротив. Однако недостаток его силы возмещали неутомимость, фанатическая любовь к музыке, богатство оттенков в игре, когда каждая нота звучала должным образом».

Крисанто Маравильяс влюбляется в монашенку, сестру Фатиму:

«Он шел в сырую ночь, таща за собой под зимним моросящим дождиком в предрассветном тумане свою гитару, и усаживался на знаменитую скамью у пустынной площади Санта-Аны напротив монастыря Босоножек. И тогда бродящие на заре коты слышали самые нежные аккорды, когда-либо извлекавшиеся из земной гитары, самые пылкие песни, когда-либо созданные человеком в любовной музыке. Набожные прихожанки, нередко застававшие его на рассвете поющим и плачущим перед монастырем, пустили подлый слух, будто музыкант, опьяненный тщеславием, влюбился в Божью Матерь и поет ей на восходе серенады».

Нетрудно сделать вывод, прочитав эти фрагменты: гитара в Перу — неотъемлемый атрибут быта, она звучит на всех торжествах, от рождения человека до самой его смерти.

АЛЕКСАНДР СЕМЕНОВИЧ КУШНЕР

Кушнер, Александр Семенович (родился в 1936) — русский поэт. Лирико-философские сборники, отмеченные историкокультурной ассоциативностью, воссоздают духовный и культурный мир современного интеллигента («Ночной дозор», 1966, «Прямая речь», 1975, «Голос», 1978, «Канва», 1981, «Таврический сад», 1984, «Живая изгородь», 1988). Стремление постичь вневременное в обыденной жизни.

У нидерландского художника Яна Вермеера было 15 детей, четверо из которых умерли в младенчестве. Александр Кушнер в одном из эссе замечает: «А сейчас я назову имена его дочерей: Мария, Альеда, Гертруда, Катарина, Элизабет, Беатриса, Жанна… Мне кажется, это они, его дочери, смотрят на нас с некоторых его поздних картин: одна вышивает, другая играет на гитаре, третья пишет письмо, — они похожи, их легко перепутать, принять одну за другую».

Предположение вполне вероятное: кто, как не дочери, готовы были часами позировать художнику, который работал очень медленно? А то, что в доме Вермеера была гитара, почти не вызывает сомнения. Уж больно много музыки в его полотнах, где перед нами предстает тончайшая игра разума и чувств, души и плоти.

Александр Кушнер в этом же эссе о творчестве Яна Вермеера роняет такую двусмысленную фразу: «Художник словно не вполне еще доверял себе, специфике своего искусства, искал для живописи оправдания в слове, идее. С равным успехом он мог сопроводить свою картину разъяснительной эмблемой, назидательной справкой. Толкованием или музыкальной фразой. Представим себе, что подходим к картине — и в это время из вмонтированного в раму микрофона начинает звучать музыка (встречаются же на его полотнах то и дело клавесины, лютни, гитары, где-то, помнится, даже лежит на полу контрабас). Боюсь, такое братание живописи и музыки было бы насильственным (не о нем ли вздыхают наиболее сентиментальные мечтатели с символистической закваской), а то и напоминало бы прощальную, траурную церемонию».

Оставим на совести поэта досадную оговорку, будто музыка может звучать из микрофона, а не из динамика. Интересно его предположение о том, что Вермеер понимал ограниченные возможности живописи, неспособной во всей полноте выразить мысль художника. Выдающийся представитель «малых голландцев» одним из первых попытался приблизить живопись к музыке, помещая в интерьер те или иные музыкальные инструменты, в том числе классическую гитару.

ЭДВАРД