словно от этого зависела ее жизнь. Мамины слова звучали в моей голове, и я бежала все быстрее и быстрее.

– Айрис! – раздался позади голос отца.

Это был последний раз, когда кто-то назвал меня этим именем.

Фиолетовый блокнот

17 августа 2017 года

Абикью, Нью-Мексико

Раньше такое случалось один или два раза в год, но с тех пор, как я начала писать в голубом дневнике, это происходит каждую ночь. Тук-тук. И так несколько часов подряд: стук в стекло, дребезжание дверных ручек, все громче и настойчивее, до самого рассвета. Я превратилась в Белинду, одержимую ночными призраками, вот только ко мне стучатся не жертвы чэпеловского оружия. Я знаю, кто там, знаю, кто просится внутрь. Но я не обращаю на нее внимания и пишу дальше.

Да, на нее. Разве удивительно, что мой призрак – женщина?

Ночью мне теперь было не до сна, поэтому в последние две недели я прилежно работала, исписав все три тома Голубого дневника под покровом темноты. Днем я брожу, как в тумане, словно я и не человек вовсе, а проводник воспоминаний, которые должны быть выплеснуты на бумагу. И вот я закончила, написала последние слова этой истории сегодня утром, перед самым рассветом: «Это был последний раз, когда кто-то назвал меня этим именем».

За шестьдесят лет с того момента, когда отец крикнул мне «Айрис!», меня и правда больше никто так не называл, и я считаю это своим большим достижением. Не так уж просто становиться кем-то другим, но у меня это получилось, и все было хорошо до недавнего времени, пока меня не вынудили вновь обратиться к прошлому, и Айрис Чэпел выцарапала себе путь назад.

Эмоции, охватившие меня после завершения дневника, заставили меня встать из-за стола, выйти на задний двор и отправиться вверх по красным холмам, над которыми все еще была видна бледная луна. Я вышла не для того, чтобы прокричаться, как это делала Айрис, хоть мне этого и хотелось. Неожиданные приливы эмоций – не редкость для меня. Когда хоронишь в себе столько всего, неудивительно, что эмоции накапливаются и просятся наружу. Представьте себе вулкан.

Быстро взбираясь на холм, что в моем возрасте было почти подвигом, я не обращала внимания на острые камни, царапающие нежную кожу моих ступней, зачем-то вознамерившись достичь вершины (желание взойти по земной юдоли?). Наверху, пошатываясь и пытаясь перевести дыхание, я оглядела раскинувшуюся передо мной деревню: с одной стороны – красные скалы, с другой – низкие, отлогие холмы, покрытые полынью и кедром; их приглушенный серо-зеленый покров лишь изредка прерывался желтоватыми островками лебеды. Я немного постояла – и вдруг упала. Лежа в пыли, я пыталась понять, не нанесла ли я себе непоправимые травмы, не сломала ли что-нибудь, не повредила ли внутренние органы. Какое-то время я боялась пошевелиться, но потом собрала все силы и перевернулась на спину.

Простиравшееся надо мной подбрюшье неба понемногу светлело, окрашиваясь в нежно-голубые тона, и тихо мерцало россыпью далеких звезд. Оно было так прекрасно, что у меня перехватило горло. Под этим небом я казалась себе лишь маленькой крупицей вселенной, частичкой пыли, которую однажды унесет ветер. Мне нравилось чувствовать себя крошечной. После нескольких недель ведения дневника, жизни под тяжестью нахлынувших воспоминаний и неминуемой расплаты за то, что я со временем обозначила для себя как «комплекс выжившего», я была рада мысли о том, что однажды меня не станет. Теперь, на закате жизни, я превратилась наконец в ночной ирис из стихотворения Каллы. Мое воссоединение с сестрами приближается. Мы были разлучены слишком долго; я дожила до почтенного возраста, а они вечно останутся молодыми. Десятилетиями я не позволяла воспоминаниям вернуться – и только так смогла выжить. Если бы мне сейчас представился шанс поговорить с ними, оправдаться, я бы сказала им, что Айрис умерла еще тогда, в 1957 году, и что все это время она была с ними.

Не знаю, сколько я так пролежала в пыли на холме. Мне уже стало казаться, что я никогда не смогу встать, не смогу добраться домой, что я умру от августовской жары и буду лежать здесь и медленно разлагаться, стану пищей для диких зверей. Они разорвут меня на кусочки, и таков будет мой конец: была женщина, а остались лишь ее части, раскиданные по холмам.

Я думала, не позвать ли на помощь, но было в этом что-то театральное, и я не хотела поддаваться панике. Потом я услышала голоса ангелов: мои молодые соседи пришли меня искать.

– Мисс Рен, где вы? – прокричал Диего.

А затем голос Джейд:

– Мисс Рен?

Я чуть не заплакала.

– Я здесь! – позвала я.

Диего взобрался на вершину холма и подбежал ко мне, подняв столб пыли, из-за чего я тут же закашлялась.

– Мисс Рен, вы целы? – Очень мне не нравилось, что они с Джейд продолжали называть меня «мисс Рен», словно я была какой-то старой девой.

– Ради всего святого, Диего, зови меня Сильвией, – сказала я, когда он поднял меня на руки. В моей жизни почти не было мужчин, но все же стоило признать, что они очень полезны, когда нужно поднять что-то тяжелое. Я обвила руками его шею и позволила себе опереться на него всей тяжестью своего веса. Он понес меня вниз, как жених, переносящий невесту через порог своего дома. Джейд ждала у изножья холма – как всегда, с малышом в слинге на груди.

– Вы могли там погибнуть, мисс Рен, – с упреком сказала она своим носовым голосом.

– Давай не будем драматизировать, – сказала я под воркование ее малышки. Именно из-за нее они встали так рано и обнаружили меня. Когда мы вошли в дом, я нежно погладила девочку по голове. Вполне вероятно, она спасла мне жизнь.

Диего и Джейд еще какое-то время носились вокруг меня. В обычной ситуации я бы им запретила, но забота о пожилых дает людям возможность почувствовать свою пользу, а я была благодарна им за помощь, поэтому не стала протестовать. Джейд сделала чай, а Диего принес аптечку. Он промыл мои раны, которые, слава богу, были незначительными, лишь несколько царапин, хотя позже наверняка появятся и синяки.

– Лоле не нужно об этом рассказывать, – сказала я, когда первоначальная суета утихла. Они усадили меня в мягкое кресло – каждый раз, погружаясь в него, мне хотелось мурлыкать от удовольствия. Где-то в возрасте 75 лет мы с Лолой избавились от всей нашей стильной современной мебели и обзавелись нелепыми, но крайне удобными откидными креслами и ворсистыми диванами, словно сделанными из плюшевых мишек, – я их все тайно обожала.

Диего и Джейд сидели на диване напротив меня и смотрели, как я пью чай. На их лицах было невинное выражение, будто они не понимали, о чем это я, но я прекрасно знала, что иногда Лола звонит им из поездок, чтобы осведомиться обо мне. Мы с Лолой ровесницы, но ей не составляет труда упорхнуть на другой континент в одиночку. А потом, вдали от дома, она постоянно беспокоится обо мне. Скажем честно, беспокоиться, может, и есть о чем, но это все равно меня раздражает. Она словно бы демонстрирует мне, что мы разные и что за мной кто-то должен постоянно присматривать.

– Вы уверены, что не хотите съездить в больницу? – спросила Джейд. Ее блузка была распахнута, будто мы сидели на пляже где-нибудь на Лазурном Берегу. Но меня это не беспокоило, я смотрела на младенца.

– Нет, не волнуйтесь, – сказала я. – Обошлось без повреждений. – Хотя это было не так. Все мое тело ныло после падения, и каждый раз, когда я подносила чашку к губам, я делала над собой усилие, чтобы не поморщиться от боли.

Джейд и Диего посмотрели друг на друга, потом на меня. Они были странной парой – казалось, что кто-то ошибся, соединив их вместе. У Джейд была абсолютно белая, почти меловая кожа – не знаю, как ей это удавалось под солнцем Нью-Мексико. Светлые дреды, повязка на голове и кольцо в носу: было такое впечатление, что все детали своего образа она