короче и расспросов с ее стороны было меньше, чем обычно. Но я уверена, что Джейд и Диего уже доложили ей о моих странностях. Однажды утром Диего заглянул ко мне и увидел через окно, что я сплю в откидном кресле, зажав в руках винтовку, которая обычно лежит у нас под кроватью.

В голубом дневнике Лола ни разу не упоминается, и это меня расстраивает. Как будто семейный портрет написан, а один человек стоит за рамкой. Двадцать лет я была одной из Чэпел, и целых шестьдесят – партнершей Лолы. Должна ли я написать еще один дневник о ней? Теперь, когда я начала фиксировать события своей жизни – некогда частной, скрытой от чужих глаз, – может, мне стоит продолжить?

Мы познакомились с ней в первый же день моего приезда в Санта-Фе: я была все в том же розовом платье и сжимала в руках огромную сумку. Из Нью-Йорка я доехала на автобусе до Чикаго, оттуда до Денвера, потом пересела в автобус до Санта-Фе, по пути превратившись в Сильвию Рен. Айрис осталась в Коннектикуте, а Сильвия родилась в Иллинойсе, где автобус остановился на заправке в небольшом фермерском городке. Купив виноградную газировку и пакетик с арахисом, я села на краю поля, пока остальные пассажиры стояли в очереди в единственный туалет. Я смотрела, как над кукурузными полями восходит солнце – мое первое солнце за пределами Восточного побережья, оставленного прошлым вечером, – и вдруг поняла, что мне удалось сделать то, что до меня не удавалось ни одной женщине в моей семье: убежать. Теперь мне нужно было исчезнуть и переродиться; от Айрис оставались лишь жалкие фрагменты, но они могли уничтожить меня. Та жизнь, то прошлое – все это было невыносимо.

Так я стала Сильвией Рен из Иллинойса, и так я представилась Лоле через час после приезда в Санта-Фе. Автобус из Денвера высадил меня недалеко от Санта-Фе-плаза в самый разгар сезона дождей: я не увидела ничего похожего на яркие цвета тех картин в галерее; все вокруг было мутно-серым. Я побежала в ближайшую закусочную, где заказала яичницу с тостом; яичница была с перцем чили, и я долго пыталась выковырять эти зеленые кусочки, но в итоге сдалась. За едой я просмотрела объявления в местной газете и увидела Лолино объявление о комнате. Позже я узнаю, что в центре Санта-Фе у нее парфюмерный магазин, который она унаследовала от своей тети, а над ним – квартира, где и жила Лола. После смерти тети ее спальня стояла пустой, и Лоле эта пустота казалось невыносимой.

Мне было неловко встречаться с потенциальным арендодателем в таком виде – в одежде, которая была на мне несколько дней, с мокрыми от дождя волосами и перевязанной рукой. Парфюмерный магазин располагался между индийским ювелирным и художественной галереей. На стенах – деревянные полки, а по периметру комнаты – невысокий стеклянный прилавок в форме подковы, а позади него – небольшое пространство для продавца. На полках стояли бутылочки с духами, и когда я открыла дверь, меня обдало волной терпкого аромата. Отдельных запахов разобрать было нельзя, как если бы все краски на палитре смешались и получился черный.

В магазине, кроме Лолы, никого не было – она стояла за прилавком и выглядела безупречно. Полуночно-синее платье с золотым поясом, изящные золотые кольца в ушах, бесцветный лак на ногтях, волосы завязаны в низкий пучок, и не следа косметики на лице. Глаза были скрыты за очками в оправе кошачий глаз, и мое внимание привлекли ее полные губы: глубокий изгиб верхней губы мне тут же захотелось нарисовать. Это был мой первый творческий импульс в Нью-Мексико: нарисовать пики и долину ее рта, этот притягательный ландшафт.

– Я ужасно выгляжу, – сказала я, представившись и чувствуя себя оборванкой по сравнению с ней. Она же просто смотрела на меня, едва заметно улыбаясь. Возразить она мне вряд ли могла, и ее улыбка сама по себе была проявлением доброты. Как говорят, «начинай так, как рассчитываешь продолжить», и во многом этот момент передает суть наших будущих отношений: спокойная, надежная Лола и вечно растерянная я.

– Я только с автобуса, приехала из Иллинойса, – сказала я. – Я оттуда родом.

– Принесло, как перекати-поле? – сказала она и улыбнулась еще шире. – Дождь сегодня просто стеной. Принести вам полотенце? – Она не стала ждать ответа, вышла в служебное помещение и вернулась с белым полотенцем. Я с благодарностью взяла его и вытерла лицо.

– Никогда не бывала в Иллинойсе, – сказала она, наблюдая за моими попытками вытереть волосы. Мне хотелось ответить: «И я тоже. Только проездом».

– Из какого вы города? Чикаго?

– Нет, Беллфлауэр-виллидж, – сказала я без задней мысли, сложив полотенце и оставив его на прилавке. Мне предстоит еще несколько лет противостоять щупальцам Айрис, которые не сразу меня отпустят.

– Не каждый цветок можно использовать в парфюмерии, – сказала Лола, и я услышала в ее речи легкий акцент. – Например, колокольчики[20] – нельзя.

– Ясно, – задумчиво сказала я, не понимая, зачем она мне это рассказывает.

– Но можно подойти к этому с другой стороны. Чем пахнет Беллфлауэр-виллидж? Иными словами, чем пахнет дом?

Таким странным был этот вопрос, и задан он был с таким авторитетом, что я ответила, не интересуясь, зачем ей это. Нового дома у меня еще не было, поэтому я ответила про старый.

– Летом он пахнет зеленым. Зеленый – это запах?

– Да, конечно.

– Пахнет землей и дикими цветами на лугу, – сказала я, неожиданно почувствовав легкую тоску по дому. – Фиалковыми духами и английской лавандой.

– Хорошо, а чем еще? – Своими вопросами она напоминала мне доктора Уестгейта и его психоанализ. Я не понимала, чего она добивается, но мне было интересно.

– Старым викторианским домом.

– Хм, – сказала она. – Такого я раньше не слышала. И чем он пахнет?

Я на мгновение задумалась.

– Свадебным тортом и тайнами.

– Интересно. А чем еще?

– Точно не розами.

Она подняла брови.

– Почему не розами?

Я несколько дней не спала и плохо соображала. Я не ответила, и она настойчиво переспросила:

– Можешь объяснить, почему не розами, Сильвия?

Этим именем меня назвали впервые, и меня тут же пробила дрожь. Говорить о розах мне не хотелось, но я могла понять ее удивление: для парфюмера розы – как для повара лук и чеснок.

– Простите, а почему вы спрашиваете?

– Для ваших духов, – сказала она, взяв с прилавка небольшой белый блокнот и карандаш. – Вы же за этим пришли? – Она сделала несколько пометок в блокноте, подняла глаза и увидела мое озадаченное выражение лица.

– Мои клиенты рассказывают мне о своей жизни, – пояснила она, – и я делаю для них индивидуальные духи. Для вас я могу сделать аромат Беллфлауэр-виллидж – или другой запах по вашему выбору. – Она что-то записала в блокноте, и я прочла вверх ногами: «Без роз». – Но мне кажется, что этот аромат может выйти очень даже неплохим. Будет готов через несколько дней. Вас это устроит?

Я сказала, что она неправильно меня поняла и что я здесь по объявлению об аренде комнаты.

– А, – сказала она, на этот раз более пристально меня разглядывая и, должно быть, прикидывая, можно ли впустить в дом эту потрепанную незнакомку.

– Я собираюсь поступать в Дворцовую школу искусств, – сказала я. – А в целом я очень тихая. Неприятностей со мной не будет.

(Не все из этого окажется правдой, но в школу искусств я и правда поступлю, и я действительно довольно тихая.)

Осознав, что она не представилась, она извинилась и сказала, что ее зовут Лола, а ее полное имя – Долорес дель Боске; и лишь через много месяцев я узнаю, что дель Боске означает «из леса», как и Сильвия. К тому времени между нами уже будет прочная связь – эмоциональная и физическая. Как и я, Лола отказалась подчиняться условностям и еще в подростковом возрасте сбежала из дома, оставив свою консервативную семью в Мехико и переехав к богемной тетушке в США, которая в свое время тоже покинула дом – прямо перед свадьбой, в семнадцать лет.

Я до сих пор помню восторг тех первых лет жизни в Санта-Фе – удивительное, волшебное время, особенно по сравнению с предыдущими двадцатью годами моего существования. И хотя нам с Лолой приходилось скрывать от всех свои отношения, в стенах нашего дома – обычного дома, по которому не бродили призраки, кроме разве что воспоминаний, которые я старалась забыть, – мы