— Он не более чем игривый щенок и меня недостоин. Он мальчишка, а вы зрелый мужчина и, безусловно, сумеете наполнить мое существо удовольствием и одарить меня детьми.

— Высокородная госпожа, — твердо произнес Сент-Герман, — не подобает вам говорить со мной о подобных вещах. Да и мне не годится вас слушать.

Он с таким же успехом мог бы и промолчать.

— Я знаю, что вы хотите меня, — ответила Пентакоста. — О том говорят все приметы, все знаки. Но даже без них я обрела бы эту уверенность, ибо явственно вижу огонь вожделения, пылающий в глубине ваших глаз.

Сент-Герман осознал, что ситуация из неловкой может перерасти в нечто большее, и попытался еще раз положить ей конец:

— Вы оказываете мне честь, высокородная госпожа, но, как ни досадно мне говорить это вам, ничего подобного нет и в помине.

И снова его словам не было придано никакого значения.

— Я вижу, как вы притворяетесь, любезничая с Ранегундой, и знаю, что вы делаете это только затем, чтобы обрести ее покровительство и жить близ меня, а не в клетке с рабами. Вы льстите ей, помогаете, и поначалу ваше поведение меня раздражало. Но, вникнув в его подоплеку, я поняла, как вы умны, и пришла в полный восторг, аплодируя вашей смекалке.

Выслушав весь этот бред, Сент-Герман встревожился — и уже не на шутку.

— Вы ошибаетесь, высокородная госпожа. Я никогда ни о чем подобном не думал. Вы замужняя женщина, дочь герцога, наконец. И потому находитесь за пределами чьих-либо, а уж тем более моих, притязаний. Я оскорбил бы и Христа Непорочного, и германского короля, если бы вдруг решился на что-то такое.

Он поклонился в византийской манере и на шаг отступил.

Пентакоста шагнула к нему.

— Да. Да. Так всем и говорите. Разумеется, я ценю ваше благоразумие. Это прекрасное качество в кавалере, особенно в столь стесненных условиях. — Она придвинулась ближе. — Ваша осмотрительность дает мне понять, что вы не склонны превращать нашу связь в нечто открытое посторонним завистливым взорам. Любовнику следует беречь честь возлюбленной, но в наше ужасное время таких благородных рыцарей почти не осталось.

— Но, высокородная госпожа, я вовсе не являюсь вашим любовником и не стремлюсь стать таковым, — возразил Сент-Герман, сохраняя предельно вежливый тон.

Красавица дернула плечиком.

— Да. Всегда лучше таить свой прибыток, чем выставлять его напоказ. Но сейчас мы одни. Никто нас не видит. — Она поощряюще улыбнулась. — Беренгар взял силки и ушел ловить птиц, Ингвальт с ним, а Калфри приглядывает за огнем. Он не спустится, даже если что-то и заподозрит, поскольку не может оставить свой пост. Есть возможность вознаградить ваше долготерпение.

Злить красавицу было опасно, и Сент-Герман хорошо это понимал.

— Высокородная госпожа, — повторил он, вздохнув, — я вовсе не ваш обожатель. У меня нет желания ни получить что-то от вас, ни предоставить себя в ваше распоряжение. Ради доброго имени вашего мужа и дальнейшего мирного процветания крепости, которой он управлял, оставим все как есть и разойдемся.

Она рассмеялась.

— Мучитель! Мне очень лестно, что вы с такой настойчивостью пытаетесь оградить меня от всяческих неприятностей. Это весьма благородно. Но не мешкайте же! Я готова рискнуть, ибо вы теперь — мой, а я — ваша.

— Но я вовсе не хочу рисковать, у меня на то нет резонов, — уже с нотками недовольства возразил Сент-Герман. — Мне нет до вас дела.

— Ах, оставим слова! — Пентакоста сделала еще один шаг и вдруг прильнула к нему. С такой стремительностью, что он не успел отшатнуться. — Говорю же, вы — мой, а я — ваша.

Она внезапно почувствовала, что теряет опору. Иноземец поднял ее, оторвал от себя и без видимых усилий поставил к стене, словно огромную куклу.

— Выслушайте же меня, — сказал он, — и постарайтесь взять в толк. Между нами ничего нет, не было и не будет.

— Ты хочешь меня. — Пентакоста злобно прищурилась. На лице ее уже не было и тени улыбки. — Я знаю это. Старые боги отдали тебя мне. Теперь ты мой раб, и таковым пребудешь навеки.

— Нет, — решительно произнес Сент-Герман.

— Ты моя вещь! Ты… — Она задохнулась. — Ты любишь меня и увезешь далеко-далеко. Туда, где нас никто не найдет, где мы заживем как супруги.

— Нет. — Сент-Герман осторожно попятился. — Нет, прелестная дама. Все, в чем вы пытаетесь меня убедить, только плод ваших измышлений. Я вовсе не ваш, вы не моя, и никакие боги тут ничего не изменят. Обратитесь вновь к своим воздыхателям и не морочьте мне голову. У меня и так достаточно напряженная жизнь.

— Наглец! — вскричала она, наконец-то сообразив, что ее отвергают всерьез. — Негодяй! Как ты смеешь?

— Высокородная госпожа. — Сент-Герман церемонно кивнул, отступая к выходящей на улицу двери.

— Как ты смеешь?! — воскликнула она снова. — Ты должен мне подчиниться. Я за тебя хорошо заплатила и не позволю себя обмануть.

Сент-Герман помолчал и поклонился еще раз.

— Высокородная госпожа, — произнес он со всей доброжелательностью, какую сумел в себе наскрести, — давайте кончим эту историю миром. Будем считать, что этого разговора у нас с вами не было. Все забыто. Вы не говорили ничего, а я ничего не слышал.

— Ха! — Пентакоста презрительно подбоченилась. — Это уже невозможно, — с гордостью заявила она. — Чары крепки: я вошла в твою грудь, как стрела. Вынуть ее — значит расстаться с жизнью. — Губы красавицы искривила язвительная усмешка. — Умри или полюби меня, иноземец.

— Высокородная госпожа требует от меня невозможного, — уже без поклона заявил Сент-Герман. — Сожалею, что вынужден разочаровать вас.

— Ты полюбишь меня, — отозвалась Пентакоста. — Такова моя воля.

Сент-Герман покачал головой.

— Ты полюбишь меня, — повторила она, наблюдая, как он идет через плац. — Ты станешь моим, инородец.

Через секунду ее затрясло — от ярости и от жгучей обиды. Первое нашло выход в площадной брани, второе — в рыданиях, которые, впрочем, вскоре затихли. Пентакоста отерла слезы и боязливо покосилась на потолок. Так, словно там находился кто-то могущественный и незримый. Это была проверка, сообразила она. Старые боги просто решили выяснить, останется ли их любимица им верна или переметнется к Христу Непорочному при первой же неудаче. Постепенно она осознала и то, почему так упрямился Сент-Герман, несмотря на неодолимость своего к ней влечения. Он не был готов к столь стремительному развитию их отношений. Вот в чем все дело. Он просто не был готов. И конечно, не мог поверить в досягаемость той, что очень долгое время казалась ему недоступной. Его ошарашила ее нежданная пылкость, он принял признание за дурацкую шутку, ему нужно время, чтобы все осознать. Пентакоста вздохнула, понимая, что поспешила, что луна еще не в той фазе и лишь приближается к полноте. Но уж больно удобно все складывалось для решительной встречи. И Беренгар убрался из башни, и приставленным к ней компаньонкам разом понадобилось приглядеть за детьми.