— Полезная штука, — Примаков заложил руки за спину и тоже посмотрел вверх. — Материальное доказательство того, что планета вращается независимо от того, как мы, каждый на своем месте, воспринимаем общее положение дел.

Из вежливости она еще секунду-другую рассматривала механизм, потом протянула руку.

— Я — Джанет Симмонс, из Министерства национальной безопасности.

Вместо обычного рукопожатия он поднес ее руку к губам.

— Евгений Александрович Примаков, из ООН — к вашим услугам.

Он отпустил ее руку, и Джанет тут же сунула ее в карман блейзера.

— Я хотела бы задать несколько вопросов относительно вашего сына Мило Уивера.

— Мило Уивер? — Он помолчал. — У меня есть две чудесные дочери, полагаю, примерно вашего возраста. Одна работает детским врачом в Берлине, другая — юристом в Лондоне. Сын? — Он с улыбкой покачал головой. — Сына нет.

— Я говорю о том сыне, которого родила от вас Эллен Перкинс в тысяча девятьсот семидесятом.

Улыбка — широкая, уверенная — осталась на месте.

— Вы не голодны? Я завтрак пропустил, а это в Америке почти преступление. К счастью, ваша страна решила эту проблему, и это ее величайший вклад в мировую кухню. Тут поблизости неплохая столовая.

Симмонс едва не рассмеялась.

— Конечно. Давайте позавтракаем.

Они вышли из фойе и снова пересекли лужайки. Примаков то и дело кивал спешащим в противоположном направлении людям с кейсами. Он был здесь в своей стихии — человек, комфортно ощущающий себя на своем месте, довольный своим положением в мире и, похоже, ничуть не обеспокоенный тем, что агент МНБ взялся ворошить прошлое и раскапывать старые секреты. И все же один выдававший тревогу жест она подметила: ее спутник поднимал иногда палец к щеке, словно отгоняя надоедливую муху. Во всех прочих отношениях он являл собой джентльмена старой школы — приталенный серый костюм, голубой галстук и отлично подогнанная вставная челюсть.

Обещанная столовая обернулась дорогущим американским рестораном с отдельным меню для завтрака. Им предложили столик у окна. Примаков облизал губы, отогнал воображаемую муху и выбрал кабинку в задней части зала.

Яичница, тост, сосиски, ветчина и картофель фри против чашки кофе. Сделав заказ, он в шутку обвинил Джанет в желании сбросить вес, что «совершенно необъяснимо, поскольку фигура, мисс Симмонс, у вас идеальная. Несколько килограммов только пошли бы на пользу».

Джанет попыталась вспомнить, когда мужчина в последний раз разговаривал с ней в таком духе. Только не в последний год. Она подозвала официантку и попросила оладьи.

В ожидании заказа поговорили о нем. Примаков не скрывал, что сделал карьеру в КГБ, где дослужился до звания полковника и где пережил нелегкий процесс реформации. К середине девяностых иллюзий уже не осталось.

— Знаете, мы ведь убиваем своих же журналистов.

— Я слышала.

Он покачал головой.

— Прискорбно. Но изнутри с этим ничего не поделаешь. Я подумал, изучил варианты и в двухтысячном, с наступлением нового тысячелетия, я решил, что лучше поработать на мировое сообщество, чем отстаивать мелочные интересы своей страны.

— Похвальное стремление, — заметила Симмонс, вспомнив, что и сама когда-то, пусть и недолго, придерживалась схожих взглядов. — ООН, должно быть, тоже разочаровывает.

Он вскинул кустистые брови и тут же нехотя кивнул.

— О неудачах и провалах пишут в газетах; успехи продаются плохо — они скучны. Вы согласны?

Официантка вернулась с двумя дымящимися подносами. Примаков принялся за еду.

— Я бы хотела, чтобы вы рассказали об этом. Копаться в грязи, ворошить прошлое не собираюсь. Хочу лишь понять, кто такой на самом деле Мило Уивер.

Несколько секунд он жевал, потом кивнул.

— Мило. Вы уже упоминали это имя.

Она обворожительно, насколько могла, улыбнулась.

— Евгений. Пожалуйста. Давайте начнем с Эллен Перкинс.

Примаков посмотрел на нее, потом на тарелку и, пожав плечами, отложил приборы.

— Эллен Перкинс?

— Да. Расскажите мне о ней.

Он смахнул с лацкана пиджака что-то похожее на женский волос. Коснулся на мгновение щеки.

— Вы столь очаровательны и прекрасны, что у меня просто не остается выбора. Мы, русские, такие. Слишком романтичны — даже в ущерб себе.

Джанет добавила еще одну чарующую улыбку.

— Я ценю это, Евгений.

Он кивнул и заговорил.

— Эллен была особенная. Это вы должны иметь в виду прежде всего. Мать Мило была не просто милашкой, как говорят у вас в Штатах. Вообще-то она не была такой уж красивой. В шестидесятые в революционных ячейках по всему свету хватало белокурых ангелов. Хиппи, переставших верить в мир, но сохранивших веру в любовь. Большинство из них плохо представляли себе, чего хотят и что делают. Подобно Эллен, почти все ушли из дому и просто стремились найти новую семью. Если нужно умереть — что ж, пусть так. По крайней мере, они умрут ради благородной цели, не то что бедные ребята во Вьетнаме. — Он поднял вилку. — Но Эллен, она смотрела дальше, сквозь романтический флер. Эллен пришла к новой вере интеллектуально.

— Где вы познакомились?

— В Иордании. В одном из учебно-тренировочных лагерей Арафата. До этого она прошла долгий путь радикализации в Америке и ко времени нашего знакомства черпала вдохновение в идеях ООП и «Черных пантер». На пару лет опередила свое время. Но тогда, в шестьдесят седьмом, в Америке ей просто не с кем было поговорить. Так она и оказалась в Иордании — с двумя друзьями. Познакомилась с самим Арафатом, потом со мной. Признаюсь, Арафат произвел на нее куда более сильное впечатление.

Он остановился, и Симмонс поняла, что заполнить паузу нужно ей.

— А что вы там делали?

— Как что? Содействовал миру во всем мире! — Примаков криво усмехнулся. — КГБ хотел знать, стоит ли тратить деньги на этих борцов, и кого из них можно привлечь на нашу сторону. До палестинцев нам, по сути, дела не было — мы всего лишь хотели досадить главному союзнику Америки на Ближнем Востоке, Израилю.

— Эллен Перкинс стала агентом КГБ?

Знакомый уже жест.

— Планировалось, что станет. Но Эллен видела меня насквозь. Понимала, что мне наплевать на мировую революцию, что я всего лишь выполняю свою работу. Чем больше имен в списке завербованных, тем весомее пенсия. Она все понимала. Называла меня лицемером! — Он покачал головой. — Серьезно. Перечисляла мне грехи Советского Союза: голод на Украине, блокада Западного Берлина, Венгрия в пятьдесят шестом. Чем я мог возразить? Украина — понятно, ошибка безумца, то есть Сталина. Берлин и Венгрия — вмешательство контрреволюционеров с Запада. Впрочем, мои отговорки ее не интересовали. Да-да, так она это называла — отговорки.