– Отпусти меня!

– Да, ты скажешь это еще не раз, – кивнул Курт, разжав руки, и она отбежала к стене, упав на колени и сжавшись в плаче без слез. Он перевел дыхание, не обращая внимания на предостерегающий шепот Райзе, и кивнул на решетчатую дверь. – Отопри.

– Гессе, ты не в себе, – шепотом возразил тот, и Курт повторил, не повышая голоса, выговаривая четко и требовательно:

– Отопри.

Райзе колебался мгновение, косясь то на Маргарет, то на него; наконец одним движением повернул ключ в скважине. Курт, войдя, приблизился и, помедлив, присел рядом на корточки.

– Помоги себе, Маргарет, – негромко попросил он, сжав вздрагивающее плечо. – Не делай себе хуже. Ты по-прежнему надеешься на помощь герцога? Напрасно. Он тебя не спасет. Какие бы связи и каких бы покровителей он ни привлек – это не поможет, пойми.

– Так вот он ты, настоящий, – по-прежнему тихо и уже безвольно произнесла она, глядя в пол. – Не думала, что придется увидеть тебя… за работой.

– И я не думал, что мне придется смотреть на тебя сквозь решетку, но это случилось, это – данность, и я прошу тебя, не надо делать так, чтобы тебе довелось увидеть большее. Поговори со мной, Маргарет.

– Я не могу сказать того, что ты хочешь услышать, – возразила она, вновь подняв взгляд. – Я могу только повторять то, чего тебе слышать не хочется: я ничего не сделала, признаваться мне не в чем, и ты лишь напрасно тратишь время. Скажи мне, неужели ты спал спокойно в эту ночь?

– В эту ночь я не спал, – откликнулся Курт. – В эту ночь я был в твоем замке. Я искал – подтверждения либо же опровержения твоей вины; и, Маргарет, клянусь, я был бы рад, узнав, что ошибся. Но я увидел то, что показало мне: я прав, а ты – виновна.

– Ты ошибся. Ты ошибся, Курт, пойми это прежде, чем станет поздно! Ты сможешь это принять, сможешь жить с осознанием того, что осудил невиновного? – Маргарет снова взяла его за руку, стиснув запястье до боли, заглянула в глаза, глядя взыскательно и умоляюще. – Не позволь себе этого сделать. Я не верю в то, что ты сможешь… Не потому, что у меня есть покровители, которые могут помешать; я просто не могу поверить в то, что язык твой повернется отдать приказ исполнителю поднять на меня руку. Я не верю.

– Чего ты хочешь добиться? – вздохнул Курт, накрыв ее руку ладонью, и Маргарет вздрогнула, стиснув пальцы сильнее. – Чтобы я вспомнил, как любил тебя? Я помню это. Чтобы мне стало скверно при мысли о том, что происходит? Это и без того так. Чтобы твои слова ранили мне душу? Это происходит – и твое, и мое – каждое слово, произнесенное в этих стенах, словно вбивает в меня гвоздь, режет, как нож. Но это ничего, Маргарет, ничего!.. не изменит.

– Ты всем это говоришь? – спросила она едва различимо. – При каждом допросе?

– Да, – кивнул Курт просто. – Я говорю это всем. Просто потому, что это правда. Маргарет, ведь ты меня знаешь. Ты успела меня узнать за этот месяц; а теперь подумай и попытайся убедить саму себя в том, что, невзирая на все, я не смогу пойти до конца.

– Ты сможешь, – отозвалась она обреченно, ни на миг не замявшись. – Я знаю, что ты – сможешь. Ты сильный. Ты сможешь перебороть себя, сможешь… Но я все равно не верю. Я не желаю верить в это. Не могу верить.

– Поверь.

Маргарет не ответила, и в каменных стенах повисла тишина – такая же каменная, холодная, тяжелая; оба остались сидеть, не шелохнувшись, по-прежнему держа руки вместе. Райзе, замерший на пороге, тоже стоял молча, почти не дыша и стараясь даже смотреть в сторону, словно взгляд его мог нарушить что-то…

– Сейчас я ничего тебе не скажу, – наконец, разомкнула губы Маргарет, слагая слова через силу, неохотно, напряженно; Курт чуть склонился вперед, ближе к ее лицу, замерши снова на расстоянии дыхания, и осторожно уточнил:

– «Сейчас»?

– Сейчас, – повторила она, не глядя ему в глаза. – Уходите. Ни о чем сейчас меня не спрашивай, я все равно не скажу более ничего, уходи. Или иди до конца, как собирался, веди меня в допросную, делай, что хочешь или… или просто дай мне время подумать.

– Хорошо, – кивнул Курт. – Я уйду. Но я вскоре возвращусь, чтобы услышать то, что ты не сказала сейчас.

– Это не признание, – предупредила Маргарет, с заметным усилием отняв от него руки и сложив их на коленях; голос звучал неуверенно и тускло. – Мои слова сейчас – не признание.

– Конечно, – согласился он тихо.

– Это не признание, – отвернувшись, повторила она уже нетвердо, потерянно, и Курт, мгновение помедлив, вышел, не оборачиваясь и не говоря больше ни слова.

Наверх он не поднялся; слыша за спиною лязг запираемой решетки, прошагал вдоль рядов камер, остановился на повороте, привалясь к стене и ожидая, пока Райзе догонит его. Тот приблизился настороженный, хмурый, и остановился рядом, глядя в лицо.

– Ты сорвался, – произнес он укоризненно, и Курт улыбнулся, качнув головой:

– Нет, Густав. Я вполне отдавал себе отчет в том, что делал. Заметь, она почти сдалась.

– Да. Вынужден признать, хоть я и не понимаю, почему, не понимаю, что такого ты смог сказать ей.

– Не забывай, я все же неплохо ее знаю, – тихо ответил Курт, отвернувшись. – И еще – дело в том, что говорил это именно я; ты ведь для того меня и позвал. Чтобы на нее давил я. Чтобы вызвать у нее чувство безысходности; так?

– И тем не менее, она сдалась «почти», – заметил Райзе. – У нас нет времени долго ждать, пока она надумает сознаться; если надумает. И что бы там ты ей ни говорил, чем бы ни устрашал, ты ведь понимаешь, что никаких более тяжелых мер мы к ней применить не можем.

– Но она-то этого не знает, верно? – криво усмехнулся Курт, потирая глаза; сонливось навалилась вдруг, неотвязно – то ли попросту наступил предел усталости, то ли этот разговор, взгляды, слова вымотали его.

Райзе вздохнул:

– Пусть так; выбора у нас нет. Подождем. Можешь вздремнуть час-другой; в тебе ни кровинки.

– Нет. Хочу поговорить с Ренатой; может, проведя ночь у нас в гостях, она станет разговорчивее?

Тот хмуро ковырнул носком сапога плиту пола, скосившись в сторону камеры, где была заперта горничная, и вздохнул:

– Сомневаюсь…

* * *

Райзе сомневался не зря – Рената продолжала безмолвствовать. Она просто сидела на полу, зажав ладони меж коленей, не убирая таких же золотистых, как у ее хозяйки, волос, падающих на лицо, не шелохнувшись, не поднимая взгляда к стоящим напротив следователям. Курт подумал бы, что она впала в оцепенение, что попросту не слышит и не видит никого вокруг, однако взгляд, пусть и рассеянный, оставался осмысленным, ясным и твердым…

«Ты ведь любишь свою хозяйку? – наконец спросил он, уже готовясь уйти. – Ты можешь помочь ей. Если все то, что тебе известно, ты расскажешь мне, я найду, как спасти Маргарет от костра. Ты ведь не хочешь, чтобы ей грозило такое будущее, верно?»; лишь тогда чуть дрогнули веки, и взгляд со стены сместился к допросчикам; но ни слова по-прежнему не было сказано, а взгляд этот так и замер на уровне их сапог. «Спаси ее», – повторил Курт тихо, однако более он не добился ничего – Рената так и осталась сидеть в каменной недвижимости, безмолвии и равнодушии.