— Нет, — покачала она головой убито, перебивая. — Нет, — согнулась, съежилась, закрывая лицо руками, подтягивая колени к груди. Вискарный бокал с глухим стуком свалился на ковер, в комнате застыл даже воздух. Воронова вибрировала от непонятного напряжения, кажется, было даже слышно, как звенят ее мышцы. Шумное дыхание. Сухое и отрывистое.

Я не трогал ее, хотя очень хотелось. Просто ждал, когда Лава снова найдет в себе силы заговорить.

— Я… знала Димку, — наконец заговорила. — И умер он из-за меня.

— Слава…

— Не перебивай! — выкрикнула почти. — Не перебивай, — уже намного тише, — я просто не смогу рассказать тогда, понимаешь? Не смогу…

— Я слушаю тебя, — кивнул.

Воронова тяжело вздохнула, гулко сглотнула и заговорила.

— Мы жили с Дымом на одной лестничной площадке, играли в одном дворе, ходили в один детский сад и в одну школу. Для маленьких, крошечных городов это нормально, — продолжила Лава, опять громко сглотнув. — Он был старше на четыре года, но наши родители дружили. И как-то так вышло… Мы тоже стали дружить. То есть я таскалась за Дымом хвостом, а он обо мне заботился и терпел. Хороший мальчишка… — судорожный, жадный глоток воздуха. — И мама его… В газетах херню писали. Сволочи! Они не были неблагополучными, просто денег не хватало. Екатерина Николаевна санитаркой работала всю жизнь. Зарплата — копейки, на нее одной-то не прожить, не то что с ребенком. Постоянно подработки брала, пропадала на сменах, на дому пенсионерам уколы ставила, давление мерила, присматривала, крутилась, как могла. И Дым очень взрослым рос, самостоятельным и серьезным. Любил футбол.

Эмоции на Славкином лице менялись с какой-то невероятной скоростью: она злилась, стыдилась, боялась и снова злилась. Опять начала дрожать. Я попробовал коснуться сжатой в кулак руки, но Воронова отдернула ее с яростью и отрывисто покачала головой, хмурясь и сжимая челюсти.

— Кольцо… Я как-то увидела у девочки в школе такое и мне понравилось, захотелось. Дыму рассказала, а он купил. Купил и отдал. Тридцать рублей такие жвачки стоили. Он на эти жалкие тридцать рублей мог купить булку и чай в столовке, но вместо этого купил мне жвачку с этим убожеством. Я носила не снимая, хвасталась, что мне Дым подарил. Мы с ним из школы и в школу вместе ходили. Я его ждала в столовке после уроков, потому что мои раньше заканчивались. Я в третьем классе, а Дым в пятом. Совсем большой. Он мне тогда таким большим казался… — Славка сжалась еще сильнее, еще туже, натянулась до звона. — Самым лучшим. Защищал, возился со мной, мы вместе рубились у меня в соньку, обедали, уроки делали, Дым частенько оставался у нас, когда Екатерина Николаевна была на смене. Она сына очень любила. Не знаю, как… пережила… — жалкий, вынимающий душу всхлип. — Не понимаю… Меня ненавидит.

— За что тебя ненавидеть, Слав? — спросил, все-таки перетягивая ее к себе осторожно, прижимая, пряча в руках. — Тебе семь лет было.

Херово, что я не мог ее так же спрятать от воспоминаний. Очень херово. Полная беспомощность.

— Я… Дым умер из-за меня, — прошептала так тихо, что я едва расслышал. — Сухоруков… это все из-за меня, понимаешь? Я виновата.

Славку затрясло. Колотило до такой степени, что стучали зубы, а она этого не замечала. Затуманенный взгляд и снова ставший вымораживающе ровным голос. Никаких эмоций, словно Лава зачитывала курс котировок. Только пальцы, сжатые в кулаки до побелевших костяшек, только ногти, впивающиеся в ладони до крови.

— Сухоруков следил за Дымом несколько недель. Караулил у школы, изучал и ждал подходящего момента. За неделю до того, как… Как сделать то, что он сделал, даже подходил к Димке: узнавал про школу, про учителей и директора. Говорил, что хочет отдать своего сына к нам… Дым недолго с ним разговаривал, держался насторожено, а потом я вышла. Видела Светозара, даже рассмотреть смогла, но не запомнила совершенно. Вообще. Он как будто стерся из моей памяти.

— Сухоруков из школы Диму забрал? — спросил, всматриваясь в мертвенно-бледное лицо, обнимая Славку крепче.

— Нет, — почти выплюнула Воронова. — Там… Там нельзя было, слишком много людей, — покачала головой. — Единственное удобное место — торец ПТУшной общаги. Мы всегда через нее ходили, потому что так быстрее. Там, на торце, подъездные окна, заколоченные кое-где, чтобы не дуло зимой, а с другой стороны «народная тропинка» через бывший заросший всякой дичью детский садик. Он на моей памяти всегда был заброшен. Сначала здание хотели отдать малоимущим семьям, но потом… — Славка вздохнула. — Мама говорила, что нужен был большой ремонт, перестройка под квартиры, обновление коммуникаций… В общем, слишком много возни и денег, проект похерили.

— Родители знали, как вы ходите? — нахмурился я.

— Да, — пожала Лава плечами, как будто в этом не было ничего особенного. — Там не было прям уж зарослей, просто какие-то кусты, трава. Так все ходили. Тогда это казалось даже безопаснее, чем через две дороги и перекресток. Тюкалинск… очень маленький, очень тихий город, — добавила поспешно, будто хотела либо оправдаться, либо оправдать чужую беспечность. — У нас никогда ничего не случалось. Дети всегда играли спокойно во дворах без присмотра родителей, ходили в школу сами с первого класса, носились по округе. Не было… страха…, — прошептала она едва слышно, обхватывая согнутые колени руками, кладя на них подбородок. Стала совсем крошечной. А кукольные стопы обожгли холодом бедро даже через ткань брюк.

— До Светозара, — процедил, сквозь сжатые зубы, растирая Славкины замерзшие ноги.

— Да. До него… Мы… Мы шли из школы, и я убежала вперед. Обиделась на Дыма, потому что он отказался идти ко мне, домой торопился. У него футбол во дворе и парни, а у меня девчячья игрушка на плойке и математика, которую я ненавидела… Я убежала, почти вылетела на Светозара… Ничего не успела понять. Испугалась только. Очень сильно. А Сухоруков меня схватил, сдавил, зажал рот рукой, так крепко, что я нижнюю губу порезала о собственные зубы, и пошел навстречу Дыму. Он просто нес меня. Понимаешь? Я пробовала лягаться, но… Только пугалась все больше и больше. Плакала.

Я только страх помню очень хорошо и запах. От Сухорукова пахло мятой и перцем. И немытым телом. Голос его помню, хрипло-скрипучий, но… какой-то мягкий.

Дым его сразу узнал. Застыл, кулаки сжал, как будто действительно думал, что может что-то сделать злобному мужику.

Сухоруков держал нас в той шахте почти полгода. За решеткой. Как зверят. Приносил еду и воду. Старые шерстяные одеяла, воняющие пылью и плесенью, лампу на батарейках. Ко мне никогда не прикасался, не разговаривал, но через меня манипулировал Дымом. — Славка сглотнула громко и гулко, уткнулась лицом куда-то мне в шею, отчего голос стал едва различим, дышала так часто, как будто ей не хватало воздуха. Надсадно и натужно и не прекращала говорить. Говорила очень быстро, словно боялась остановиться.

— Он увел Димку с собой в первый раз через две недели после того, как запер нас. Зачем, я тогда не знала, но боялась все равно. Боялась, плакала и зажимала руками рот. Сухоруков не выносил слез, мог ударить. Не меня, Дыма. За любую мою провинность, Светозар наказывал Димку…