Но Фейгина попыталась бороться. Он написала заявление в Президиум АН СССР, который вынужден был создать комиссию по выяснению обстоятельств дела. «Специально назначенная комиссия Президиума под председательством проф. В. О. Светлова рассматривала в присутствии С. А. Фейгиной ее заявление и признала необходимым согласиться с отчислением в связи с сокращением штатов»[1334]. Приказом № 201 Фейгина была отчислена из Института с 27 июля 1953 г. На этом в деле можно поставить точку. Фейгина впоследствии все-таки смогла вернуться в науку, издала монографию и ряд ценных статей. Но это уже другая история.

Что дает нам непростая и полная жизненных зигзагов биография Софьи Ароновны Фейгиной в понимании чрезвычайно запутанной истории идеологических кампаний послевоенного времени? Кроме всего прочего, перипетии неоднократных увольнений и возвращений Фейгиной позволяют сделать вывод о том, что критика, даже в центральных идеологических и научных органах печати, не обязательно приводила немедленно к изоляции даже не самого известного и выдающегося ученого, к тому же отягощенного порочащими родственными связями. В этих условиях начинали работать и другие механизмы, сформировавшиеся вне командно-административной системы: корпоративная солидарность, человеческие и деловые связи, поддержка известных историков и т. д. Они позволяли смягчить последствия гонений. Корпорация историков, во всяком случае, ее часть, причем очень авторитетная и влиятельная, не спешила выполнять требования идеологов, понимая, что неповоротливая бюрократическая система всегда даст новый шанс даже самой последней жертве.

2. Е. А. Луцкий в Институте истории АН СССР (1943–1950)

Евгений Алексеевич Луцкий (1907–1991) — один из самых известных ученых и преподавателей Историко-архивного института. Его судьба оказалась теснейшим образом связана с институтом с 1950 г. В нем он проработал до самой пенсии, на которую вышел в 1987 г. В 1960–1976 гг. он возглавлял кафедру вспомогательных исторических дисциплин, о престиже которой он «много и умело заботился»[1335].

Здесь историк создал собственную научно-педагогическую школу, ставшую заметным историографическим явлением[1336]. Но путь в Историко-архивный институт был непрост и тернист.

Будущий историк родился в семье известного революционера и разведчика А. Н. Луцкого, погибшего в годы Гражданской войны на Дальнем Востоке. Он окончил Московский городской педагогический институт, затем обучался в аспирантуре Музея революции СССР, где его научным руководителем был известный в то время А. В. Шестаков. Аспирантскими занятиями начинающего ученого руководил и будущий академик Н. М. Дружинин[1337]. В 1940 г. он успешно защитил диссертацию «О тамбовском крестьянском восстании в 1917 г.». После этого работал доцентом в МГУ, Московском педагогическом институте им. В. И. Ленина, сотрудничал с Управлением государственных архивов НКВД, Институтом Маркса-Эн-гельса-Ленина. Наконец, с сентября 1943 г. он был зачислен в штат Института истории АН СССР.

Время было непростое: институт возвращался из эвакуации, налаживалась его работа. Вставала проблема острой нехватки кадров, в особенности в области изучения советской истории. 15 ноября 1943 г. Луцкий по представлению И. И. Минца был зачислен в докторантуру. Тема «Аграрный вопрос в Октябрьской социалистической революции»[1338]. В рекомендации Минц, ставший и научным консультантом соискателя, писал: «Опубликованные и подготовленные к печати работы тов. Луцкого показывают, что он является не только способным исследователем, но и высококвалифицированным археографом»[1339].

Указание на археографическую квалификацию соискателя было не случайным. Луцкий готовил к печати многотомное издание «Национализация земли в РСФСР»[1340]. Работа была трудоемкая и осложнялась тем, что автор-составитель был инвалидом второй группы по зрению.

Это же не способствовало и написанию диссертации. В архиве ИРИ РАН сохранилось личное дело докторанта Е. А. Луцкого, которое приоткрывает творческие планы историка. Исследователь предполагал осветить роль аграрного вопроса и его решение в революционные годы в связи с общими процессами, проходившими в обществе. Специальная глава должна была носить историографический и источниковедческий характер. В диссертационную работу был привнесен и ряд методических новаций в формировании источниковой базы. Так, был разработан план сбора сведений и воспоминаний о ликвидации помещичьих имений в 1917–1918 гг. Вопросник включал 32 пункта[1341]. Очевидно, что в данном случае учитывался опыт по сбору устных свидетельств и воспоминаний, имевшийся у Главной редакции истории гражданской войны и Комиссии по истории Великой Отечественной войны, возглавляемых И. И. Минцем. Можно сказать, что работа Луцкого являлась одним из примеров применения активно развивающейся в современной историографии устной истории. В дальнейшем практика интервьюирования для пополнения источниковой базы была практически свернута. Причины заключались в том, что устные свидетельства часто не совпадали с партийными документами, нарушая тем самым сложившиеся идеологические догмы.

Состояние здоровья, сложность темы и сильная загруженность не позволили закончить докторскую диссертацию в срок. В 1947 г. Луцкий был отчислен из докторантуры Института истории и переведен в штат на должность старшего научного сотрудника. Известный специалист по советской истории И. М. Разгон рекомендовал его как «сложившегося научного сотрудника»[1342]. 27 мая 1948 г. Луцкому было официально присуждено звание старшего научного сотрудника[1343]. В 1947 г. произошло еще одно важное событие, определившее судьбу историка: он начал преподавать в Историко-архивном институте[1344].

Между тем обстановка в стране и в Институте истории накалялась. После относительно безболезненно для исторической науки прошедших кампаний по журналам «Звезда» и «Ленинград» и делу Клюевой и Роскина наступила кампания по борьбе с «буржуазным объективизмом», запущенная знаменитой сессией ВАСХНИЛ. Официально она проводилась против ослабления партийности в науке, притупления «большевистской бдительности», отходов от марксизма-ленинизма. Фактически это был очередной виток идеологической мобилизации советской интеллектуальной элиты, выявление степени ее лояльности. В исторической науке идеологов особенно беспокоило состояние изучения истории советского общества — важнейшего «участка идеологического фронта». Работ по советской истории выходило мало, сотрудников, занимающихся этой проблематикой, явно недоставало. Но опаснее всего было то, что советский период оставался политически актуальным, а еще недавняя борьба за власть в партии продолжала оставаться частью действительности.

Естественно, что в центре внимания быстро оказался Институт истории, являвшийся центральным научно-исследовательским учреждением в области истории. Серия публикаций в газетах «Культура и жизнь», «Литературной газете» и журнале «Вопросы истории» показывали явное «неблагополучие» в работе института. В этих условиях началась «охота на ведьм» внутри коллектива. Все сектора института обязали пересмотреть работы своих сотрудников на предмет их соответствия «высоким требованиям»[1345].

11 ноября 1948 г. в секторе истории советского общества под председательством А. П. Кучкина состоялось обсуждение сборника документов «Национализация земли в РСФСР» под редакцией Е. А. Луцкого[1346]. В основу сборнника легли документы Наркомзема, расположенные в хронологическом порядке.

Неприятности со сборником начались еще в 1947 г. Тогда на него пришла отрицательная рецензия А. В. Бычкова, указывавшая, что в книге есть документы «врагов народа». 8 августа того же года начальник НИО