– Какая эмиграция? – удивился Джуниор. – Я никогда никуда не собирался эмигрировать. Хотя Гумбольдт долго и упорно настаивал. Я в Универ хотел, даже документы подал, а он на языках настаивал, вот я в Иняз и пошел, потому что он испереживался прямо. Ну, тут особых споров не было… Окончил с красным дипломом, оставили на кафедре – ассистентом, через год поступил в аспирантуру. Через три го да – кандидат наук. Это уже был, если память не изменяет, восьмидесятый год… Осень… И тут мне звонят и приглашают в Контору, потому что со мной хочет встретиться какой-то чин… Отец… знаете, я Гумбольдта часто отцом называл. Да по-хорошему он мне и был как отец. Ну или наставник… Короче, он про приглашение услыхал и перепугался до смерти. Орал: надо бежать! Надо уехать! На восток, в снега! Скрыться!.. А куда скроешься? Везде одно и то же. В смысле порядков…

– Минутку, – прервал монолог Легат. – Может, я чего-то не понимаю, но в этой истории – неувязка на неувязке. Откуда он вообще взялся в твоей жизни, Гумбольдт этот?

– Наверно, с улицы. Позвонил в звонок и – взялся.

– И что сказал?

– Спросил. Прямо так: тебя зовут Гумбольдт? Я говорю: да. А он: и меня Гумбольдт. Мол, мы с твоим отцом вместе росли и мужали, не исключено, что он тебя в мою честь назвал…

– То есть он сразу, с колес, назвался товарищем отца и Гумбольдтом, так?

– Так. Товарищем отца и Гумбольдтом. Сказал, что приехал с Севера, долго там работал, а квартиру его в Столице заселили. Попросился пожить немного. Я же один жил. Мама с отчимом – отдельно. Почему не пустить хорошего человека?

– А ты всех хороших пускал пожить?

– Его первого. Больше никто не просил.

– А маме, отчиму ты сказал?

– Потом сказал. Через неделю, наверно…

– Почему через неделю, а не сразу?

– Не знаю…

– Ты, что, совсем наивным юношей был? А если это вор? Убийца? Насильник?

– Он очень много об отце знал. Очень много. Так много знать мог только тот, кто действительно близко дружил с отцом. Все его привычки, самые мелкие – все знал…

– Специально рассказывал?

– Нет. К слову. Он за эту первую неделю квартиру в порядок привел, столовую сам отремонтировал… Я ж его потом с мамой познакомил. Он ей понравился. И с отчимом они сошлись… Это мама сказала: хороший, мол, человек, пусть живет. Мол, и за мной глаз будет. Чтоб не путать друг друга, стал называть меня Джуниором. Я очень привык к нему. Он и вправду был хорошим человеком. Со своими странностями, со своими закидонами… Правда, уезжал часто, но ненадолго. На три дня, на пять. Говорил: командировки.

– Когда он появился? В каком году?

– Года за два до того, как мы с вами познакомились.

– Он где-то работал?

– Я не знал где. Спрашивал – он отшучивался. Время было стремное, я не допытывался. Может, он в каком-нибудь «почтовом ящике» работал.

– Работали тогда от звонка до звонка. А он, как я понял, больше времени дома был.

– Может, как консультант? На полставки?.. Я не спрашивал, а он не объяснял. Я вообще не хотел надоедать ему лишними вопросами. Вы же знаете, как у него жизнь сложилась. Врагу не пожелаешь…

– Каждый человек сам себе враг, – сказалась банальность, и Легат слегка застыдился. – Ты прямо какой-то святой, Джуниор…

Диалог прервала Ассоль:

– Кто-нибудь есть будет? Я, что, зря готовила?

– А поговорить? – не сразу сдался Джуниор.

– Наговоритесь еще! В одном городе в одно время живете…

Стол был нормальным – домашним, но – городским. Пара видов салатов, селедочка, рыночные соленья, рыночные овощи. Ассоль принесла из кухни блюдо с маленькими фарфоровыми стаканчиками, где, как она сказала, имел место жюльен.

Ну, выпили вина, ну, закусили, ну, Легат взялся вторую бутылку откупорить, поскольку, как он утверждал, там было очень хорошее вино, девяносто с лишним баллов по шкале знаменитого справочника вин. Но ужин для Легата, привычного к подобным застольям и даже бегущего их, был все-таки обязательной, но досадной помехой для встречи. Ему хотелось спрашивать, и он чувствовал, что Джуниору хотелось рассказывать, но, как было ранее утверждено, кто в доме хозяин?..

Ассоль была тактичной женщиной. А уж женой – тем более. Она понимала, что домашний ужин – лишь скромный предлог для встречи, которую ее муж нетерпеливо ждал четыре десятилетия. И, похоже, чересчур часто напоминал о том. Но она любила мужа и, стало быть, любила – или все же смирилась, сжилась? – его закидоны. Ждать встречи с каким-то неизвестным мужиком сорок лет… или сколько они с Ассоль вместе?.. – это безмерный закидон, к которому притерпеться непросто, а уж разделить его с любимым – род подвига.

Ассоль, по разумению Легата, была из тех, кто ехал за мужьями в Сибирь, не рассуждая…

А Джуниор рулил по накатанной.

– Короче, я пошел в Контору в назначенный час. Меня пропустили, даже проводили. Там был большой кабинет, а в кабинете дядька. Немолодой. Он меня расспрашивал про учебу, про работу, про диссертацию, а потом вдруг спросил: не хочу ли я поехать на десять дней с делегацией Молодежного Союза в Страну Туманов. Переводчиком. А я захотел. Очень. И честно сказал, что хочу. А он сказал, что это хорошо и что мне позвонят и надо будет оформить выездные документы, загранпаспорт получить… Я домой пришел и Гумбольдту рассказал…

– И он стал убеждать тебя, что ехать нельзя, что это провокация… так?

– А вот и не так. Наоборот, он стал говорить, что надо ехать, обязательно, а там пойти в полицию и попросить политического убежища. И остаться там. Тем более – с языком… А я ему возразил. Я сказал, что если я останусь, то маму арестуют и посадят, а сестру отдадут в детский дом. А может, и его – до кучи, он же у нас как родственник жил, даже в домоуправлении эту версию приняли… Короче, сказал я, что не останусь «за речкой», и помчался скандал!.. Весь день он орал, что я идиот, что не думаю о завтрашнем дне… Ну, и так далее по алфавиту… А я молчал, как партизан, потому что мне уже позвонили и я знал, что завтра меня ждут, чтобы оформить документы. И я пойду. И пошел. И через неделю улетел в Страну Туманов. Денег, конечно, было – кошкины слезы, но я все-таки купил маме перчатки красивые, дорогие, отчиму – ручку перьевую, Осе – куклу, а Гумбольдту – блок сигарет. Он курил много.

– Каких сигарет, не помнишь? – спросил Легат.

– Это важно?.. Помню, конечно. Они какие-то редкие были, мне владелец табачного магазина сказал, что их очень мало делают. Поэтому дорогие. Они назывались «Eagle», что значит «орел» по-нашему. Там орел на коробке напечатан был: красный и двуглавый. Как наш.

– А крылья? – Легат аж на стол навалился.

– Крылья были. Два. Как у любой птицы.

– В одну сторону?

– То есть? В какую одну? Нормальный орел, крылья растопырены, короны над головами… Герб чей-то.