— Но неужели тебе это ни чуточки не приятно? — спросил Рэнди. — Может, это и грубая лесть, а все-таки, наверно, кой-какое удовлетворение.

— Господи! — устало произнес Джордж и снова тяжело опустился на кушетку. — Если б ты только знал! Это ж только одна из тысячи! Да ведь он, — Джордж ткнул большим пальцем в сторону телефона, — поет эту песенку уже который месяц! Я знаю их всех как облупленных… Я их разложил по полочкам! С первого же слова по тону узнаю, кто относится к типу «В», а кто из группы «X».

— Итак, писатель уже начинает уставать? Едва отведал славы, и она уже ему прискучила?

— Слава? — с отвращением. — Это не слава… это просто гнусная погоня за модой.

— Так, по-твоему, эта женщина не искренне тобой восхищалась?

— О да, очень искренне, прямо как ворона, когда расклевывает падаль. Теперь она пойдет всем хвастать, что разговаривала со мной, и уж так меня распишет… всем старым каргам в городе на полгода хватит пищи для сплетен.

Это звучало так неразумно, так несправедливо, что Рэнди поспешил его перебить:

— Слушай, а может быть, ты это зря?

Джордж даже не поглядел на него — сидел угнетенный, повесив голову, руки в карманы, лишь презрительно профырчал что-то невнятное.

Рэнди и горько и досадно было, что друг ведет себя точно балованное дитятко, и он сказал:

— Слушай, не пора ли повзрослеть да взяться за ум? Что-то ты чересчур заносишься. По-твоему, ты можешь себе это позволить? Если кто станет корчить из себя балованного гения, успеха навряд ли добьется.

Джордж опять что-то угрюмо бормотнул.

— Возможно, эта женщина и в самом деле дура, — продолжал Рэнди. — Дураков на свете хватает. И, возможно, ей недостает ума, чтобы понять твою книгу так, как тебе хотелось бы. Но что из этого? Выше головы не прыгнешь. По-моему, чем насмехаться над ней, ты бы должен спасибо сказать.

Джордж поднял голову.

— Так, может, ты слышал весь разговор?

— Нет, только то, что ты мне рассказал.

— То-то и оно, ты знаешь не все. Если б она позвонила просто, чтоб излить свои чувства по поводу книги, — пожалуйста, я не против. Но послушай. — Он наклонился к Рэнди, стукнул его по коленке, сказал очень, серьезно: — Мне вовсе не хочется, чтоб ты думал, будто я просто-напросто самодовольный дурак. За эти последние месяцы я пережил и уразумел такое, чего у большинства людей никогда не будет случая понять. Поверь мне, эта женщина звонила не потому, что ей понравилась моя книга и захотелось мне об этом сказать. Она хотела что-нибудь разнюхать, — с горечью воскликнул он, — хотела побольше разузнать про меня и потом перемывать мне косточки.

— Послушай… — возмутился было Рэнди.

— Да, да! Я знаю, что говорю! — горячо сказал Джордж. — Вот то, чего ты не слышал… вот к чему она подбиралась с самого начала… это всплыло под конец. Я ее знать не знаю, никогда прежде и не слыхал про нее… но она подруга жены Теда Ривза. Он, видно, вообразил, будто я вывел его в своей книге, и теперь грозится — мол, если я когда-нибудь вздумаю вернуться домой, он меня убьет.

Это была правда, Рэнди слышал об этом еще в Либия-хилле.

— Вот чего ради она звонила, — с горьким презрением проговорил Джордж. — Вот чего ради звонит большинство. Им желательно поговорить с самим дьяволом, прощупать его, а потом сказать: «А Теда не бойтесь! Про него болтают всякое, так вы не верьте! Поначалу-то он расстроился, а теперь уже понял, что у вас на уме худого не было, и теперь все уладилось». Вот что она мне сказала, так что, может, не такой уж я дурак, как тебе кажется!

Он был до того серьезен и взволнован, что Рэнди даже не сразу ему ответил. Притом он помнил, какое смятение царит сейчас в душе Джорджа, и понимал: есть в его словах какая-то правда.

— И много таких звонков? — спросил он.

— Да чуть не всякий день, — был усталый ответ. — По-моему, мне звонили все либия-хиллские, кто побывал здесь с тех пор, как вышла книга. И каждый разговаривал на свой лад. Одни звонили таким манером, будто я выродок какой-то: «Здравствуйте, — эдаким, знаешь, подленьким тихим голоском, так, наверно, разговаривают в Синг-Синге с приговоренным к смерти, когда уже надо вести его на казнь. — Как вы себя чувствуете?» И сразу бросает, в дрожь, начинаешь заикаться и запинаться: «А, да-да! Да, я отлично себя чувствую! Отлично, спасибо! — а сам начинаешь всего себя ощупывать — цел ли. И тогда тебе говорят все так же тихонько: — Я просто хотела узнать… Просто позвонила справиться… Надеюсь, вы живы и здоровы».

С минуту он затравленно и растерянно глядел на Рэнди, потом неестественно громко захохотал.

— От такого и у бегемота мурашки по коже пойдут! Послушать их, так подумаешь, я сам Джек Потрошитель! Некоторые вроде хотят просто посмеяться, пошутить, но и они разговаривают так, будто я только затем и писал эту книгу, чтобы свести личные счеты и облить грязью всех, кто мне не по душе. Да! Да! — с горечью воскликнул Джордж. — Дома за меня стоят, кажется, только жалкие неудачники — продавцы газированной воды да вечные прихлебатели, которые так и не прошли в члены загородного клуба. «Здорово вы врезали этому сукину сыну Джиму такому-то! — Ради того, чтобы сказать это, они мне и звонят. — Здорово вы его отделали! Я когда читал, как вы его расписали, хохотал до упаду!» Или: «Что ж вы ни словечка не написали про этого мерзавца Чарли-как-бишь-его? Я чего бы только не дал, чтоб поглядеть, как вы его отщелкаете!» Черт возьми! — Он яростно стукнул себя кулаком по коленке. — Только это они и видят: грязные сплетни, злословье, злобу, зависть, случай с кем-то сквитаться — и больше ничего. Можно подумать, будто они в жизни не прочли ни одной книги. Скажи, — горячо продолжал он, наклонясь к Рэнди, — есть там, кроме тебя, хоть один человек, кому важна моя книга сама по себе? Прочел ее хоть кто-нибудь просто как книгу, понимает кто-нибудь, о чем она и чего ради я ее писал?

Глаза его были полны страдания. Вот он и прозвучал, этот вопрос, которого Рэнди так страшился и так хотел избежать.

— По-моему, ты теперь должен бы знать это лучше всех. У кого же другого такая возможность это выяснить.

Что ж, вот и ответ. Тот самый, какого следовало ожидать и какого он боялся. Минуту-другую он смотрел на Рэнди измученными глазами, потом горько рассмеялся, и его прорвало.

— Тогда к черту! Все к черту! — остервенело кричал он. — Жалкая подлая свора, сукины сыны! К черту их всех! Из кожи вон лезли, чтоб меня погубить!

Это было постыдно, недостойно, несправедливо. Рэнди видел — Джордж сам себя растравляет, вот-вот посыплются яростные упреки и обвинения, и тогда сразу выйдет наружу все, что есть в нем плохого, все его слабости: однобокость, склонность все раздувать, и преувеличивать, и жаловаться на судьбу. Все это ему непременно надо как-то одолеть, не то он пропадет. И Рэнди резко прервал:

— Ну, хватит! Черт подери, Джордж, возьми себя в руки! Если куча дураков прочла твою книгу и ничего в ней не поняла, дело не в Либия-хилле, таков весь свет. Люди повсюду одинаковы. Они считают — ты написал про них, — да так оно и есть. Вот они и обозлились на тебя. Ты задел их за живое, уязвил их самолюбие. И, прямо скажем, разбередил немало старых ран. Да еще некоторые посыпал солью. Я тебе это говорю не как другие, на кого ты жалуешься. Ты прекрасно знаешь, я понимаю, что ты сделал и почему не мог иначе. Но все равно, кое-чего делать не следовало, и тогда книга бы только выиграла. Так что нечего скулить. И нечего строить из себя мученика.