Валя села в машину, новую и очень красивую. А я повернулась и пошла отмывать грязь, чтобы ехать самой на фотосъемку (которая, кстати, удалась на славу, а фотограф сказала, что с моей фотогеничностью можно и на модель попробоваться).

Это была иллюстрация того, как Богдан неосознанно формирует у Вали те рычаги вины, на которых потом будут ездить все окружающие. А слияние с влиятельным отцом для Вали выльется большой бякой. И бог его знает, в какой форме. Лучший вариант, если ей как-то удастся потом оторваться от него. Но он-то посильнее моей бабушки и будет преследовать и терзать. Это я на себе испытала.

Есть еще другие опасности. У моей московской знакомой дочка ушла в монастырь, после того как они с мужем делили ее на части. О наркомании или суициде не хочется говорить. Представляю, как М.Е. будет орать на меня за эти слова. Это малоадаптивные мысли, которые просто нужно блокировать

Сильно терзает мысль, что как мать я не состоялась. Несколько раз возникала идея позаниматься еще лет пять укреплением собственного положения и родить ребенка, с которым уже с уверенностью не допускать тех промахов, что с моей любимой дочкой. Эту мысль я отгоняю как неправильную, так как способов самоутвердиться, помимо заведения детей, – большое количество. Приехала с фотосъемки, от которой получила большое удовольствие. Те кадры, которые мне показывала фотограф во время процесса, мне очень понравились. Я выглядела и озорной, и игривой, и серьезной.

В душе – одиночество. Я чувствую, как связка с дочерью разрушается.

13.05.05 После того как в очередной раз на согласование с Богданом времени встречи с Валей ушло полчаса, мне пришло следующее решение.

Если Богдан будет продолжать под различными предлогами препятствовать моим встречам с Валей, я ему скажу ровным голосом: «Богдан, если ты и дальше не будешь соблюдать нашу договоренность, о которой мы условились с момента, когда Валя начала жить у тебя, я подам на тебя в суд за то, что ты препятствуешь моим встречам с дочерью».

Написала свое обращение к судье на Богдана в дневнике, потратив на это четыре часа, отрепетировала ее перед зеркалом, брызжа слюной в воображаемых судью и Богдана. После этого успокоилась, будто уже мысленно обыграла и победила его. Поняла, что это крайняя мера: ведь худой мир всегда лучше доброй ссоры. Да и результат отношений с Валей в невоенном режиме должен быть выше.

В пятницу забрала Валю из школы вместе с подружкой. Подружку гулять с нами не отпустили. Родители забирали ее и куда-то уезжали. Валя начала навязываться им, потом переключилась на меня и заканючила: «А куда мы с тобой собираемся идти? Может, я туда не захочу?»

Я резко ее оборвала:

– Во-первых, тебя с Катей никто ехать не приглашал. Они уезжают по делам. Во-вторых, если ты со мной не хочешь идти, я тебя очень быстро отправлю домой, к Симе. Будешь смотреть свой телевизор, как всегда! Можно подумать, что ты – суперзвезда: захочу – не захочу. Не захочешь – не надо! Я для тебя использую свое рабочее время, а ты еще носом крутишь! Если ты думаешь, что мне кроме тебя заняться нечем, – весьма напрасно. У меня большое количество дел поважнее прогулки с тобой!

Валя вмиг сдулась. Выдавила две слезинки. Мне их не демонстрировала – справилась. Тон вмиг изменился: «Мамочка, куда мы пойдем?»

Это иллюстрация того, что когда мы боимся потерять, то теряем больше.

После этого ее отношение ко мне изменилось на более (гораздо более) уважительное.

Сегодня на занятиях группы говорили о том, что своим беспокойством мы провоцируем близких к сценарным действиям. Я подумала про Валю.

Основное мое беспокойство о ней, что из-за Богданова давления она вырастет тютей . Как выросла тютя из моей мамы под давлением бабушки (так и хочется приписать – «ненавистной»), как с трудом удалось выбраться (и до конца ли?) из сценария тюти мне. Тютя – это жалкий, несчастный, зависимый и неприспособленный к жизни человек, не умеющий ничего делать сам, не имеющий собственного мнения и озирающийся на всех вокруг.

Пишу – в горле комок. И разреветься толком не получается.

Да, я БОЮСЬ этого! Сильно. И наверное, из-за этого нахожу даже в мелочах подтверждение своим страхам.

Валя переполнена этой самой базальной тревогой. Ей семь с половиной лет. У нее нет почти никаких интересов. Она обсуждает только свои наряды, просмотренные фильмы и то, кто что сказал из одноклассников. Все это я наблюдала в течение трех дней, что мы вместе были на отдыхе. Она не может переносить ни тишину, ни одиночество. Она подвержена сильным страхам темноты, грозы, грома, змей, пауков и т. д. Очень часто переспрашивает и уточняет, есть ли в доме или машине громоотвод и т. д. Заинтересовать ее надолго тем же бадминтоном мне не удается. Лучше посмотреть в 101-й раз мультфильм про «Гринга». Когда мы на машине застряли в грозу и она разревелась от страха остаться без крыши и еды, мне не удалось надолго отвлечь ее сократическими вопросами. Когда она в третий раз пошла по кругу, а я ей постаралась показать это, она отреагировала рационализацией: «Больше никуда не поеду, так как соскучилась по папе». Я отступила.

От моих вопросов, как она думает жить дальше, если папа не сможет содержать ее так, как сейчас, она уходит, предпочитая роль «спящей красавицы» – опять телевизор и бестолковые разговоры о сериалах. Я просто прихожу в ужас от этого, дорисовывая себе преувеличенные картинки о ее будущем. Когда же она была эти дни со мной, мне огромного усилия воли стоило не делать ей замечания на каждом шагу. Удавалось не всегда. По-видимому, она чувствовала мое раздражение, поскольку начинала объясняться мне в любви. При этом мне становилось совсем тошно, я начинала казнить себя, что в свое время ей этой любви не додала, и она теперь будет искать ее у всех подряд, в том числе и там, где не стоит, и там, где ее нет.

Скорее всего, у меня работают собственные механизмы проекции. А в другой терминологии у меня, наверное, еще есть слияние с ней.

Видимо, я еще не до конца разобралась со своим детством и родственниками. К бабушке – ненависть, а к маме – острая жалость, смешанная с презрением. И этот вечный страх – а вдруг я где-то и как-то своим поведением буду похожа на маму, такую глупую, неприспособленную и рабскую везде и всегда. Я даже болезненно воспринимала, когда мне говорили, что я внешне на нее похожа. Своим же поведением сама себе всегда пыталась доказать: «Ну уж я-то не такая!» – и со страхом искала в себе симптомы похожести. И только недавно начала замечать, что в общении с ней почти каждым словом пытаюсь ей продемонстрировать, что она – дура. Только недавно!

Боже мой! Сколько же мне надо еще заниматься, чтобы эти вещи мною осознавались! Ведь я, не желая того, унижаю всех людей, чей ход мысли как-то напоминает мамин. Я демонстрирую их убогость и свое превосходство! Зато когда мне кажется, что я выгляжу недостаточно компетентной и сообразительной перед кем-то значимым, – я сама себя не то что сужу этим же судом, но у этого внутреннего судьи не бывает ко мне вообще никакого снисхождения.