возвышалась гора, поросшая хвойными деревьями и колючим – не хуже корсиканского маквиса – кустарником.

Конец веселью.

В бескрайней солнечной пустоте раздавались лишь насмешливый плеск реки и обиженный крик птиц.

– We have to wait[127], – объявил водитель.

119

Настоящим сюрпризом стало то, что ждать пришлось недолго.

Конечно, до того как за ними приехали, они получили право на небольшую интермедию по-индийски: отлично организованную атаку обезьян – серых монстров с белыми мордами, которые с яростью бросали в них камни, ветки и все, до чего могли дотянуться, издавая при этом невыносимый визг и шипение, перепрыгивая с ветки на ветку, повисая вниз головой и задирая зад…

Николь была ошеломлена: эти звери выглядели такими перевозбужденными, словно наверху, в кронах деревьев, прямо с утра наглотались амфетаминов.

– Они под наркотой, – подтвердил водитель. – Это от какого-то растения. От какого – никто не знает. – И продолжил, как нечто очевидное: – Мать изучала силу растений. Нашла много замечательных, но так и не выяснила, что жрет эта сволота.

Внезапно он замолчал и выплюнул красноватую слюну. Приложив к глазам руку козырьком, он оглядел лесистый склон на другом берегу реки. Николь проследила за его взглядом. Какие-то люди, сидевшие верхом – возможно, на ослах, но таких маленьких, что всадники были едва видны над кромкой кустов, – спускались с горы по незаметной тропе.

Посланцы Королевства отличались от жителей Калькутты.

Даже с такого расстояния можно было рассмотреть их кожу цвета охры, парусиновые куртки военного покроя и красные шапки, похожие на фригийские колпаки.

Николь вздрогнула. Приключение продолжалось. Она подумала о Ричарде Бёртоне и Джоне Хеннинге Спике – британцах, которые обнаружили истоки Нила, и об Александре Давид-Неель, которой удалось проникнуть на Тибет, переодевшись мужчиной. Николь чувствовала себя равной им и уже мечтала, как напишет книгу.

Быстрое знакомство. После краткого намасте индусы выплюнули бетель и вскочили в седло. Конечно, помимо игры на фортепиано и балета, Николь занималась и верховой ездой. Но она никогда в жизни не видела таких кляч. Индия известна как родина двух прославленных пород – марвари и катиавари, но эти животные не имели с ними ничего общего. Они походили на мулов – карамельной масти и с челкой на глазах – и одним своим присутствием подтверждали то, что Николь чувствовала с момента пробуждения: трое путников попали в другую страну.

Ее скотинка была такой малорослой, что ноги Николь почти касались земли. Но самое нелепое зрелище являли собой оба брата, которые явно не учились в офицерской школе в Сомюре. Мул под Эрве понес его рысью среди кустов. Что касается Мерша, то он, пару раз обойдя мула кругом, попытался сесть в седло, но оказался задницей в луже.

В конце концов путешественники атаковали колючий маквис и последовали по земляной тропе, уподобившись портному, который ведет ножницы вдоль меловой линии. Лесная дорога была как шелк. Оставалось его только резать и резать, что они и делали, пока ткань перед ними не расступилась и не показалось Королевство.

Теперь они двигались шагом, и мысли Николь текли под стук копыт. Перед ней прошла вереница воспоминаний: фрагменты парижской жизни, майские демонстрации, затем – как жуткая операция по удалению опухоли – труп Сесиль, нападение «танцора», бойня на вилле Кришны… Эти сцены навсегда застряли у нее в мозгу.

По мере того как они поднимались, страшные картины уступали место сладким мечтам без начала и без конца, в которых образы Индии смешивались с горько-сладкими ссадинами ее западной души, парадоксальным образом приобретая пьянящий вкус. Да, она переживала инициацию, основанную не на страхе и не на духовности, а на чем-то другом; ей открывалась изнанка мира, насыщенная зноем и ароматами, тошнотой и негой. Она делала первый шаг в обучении, но еще не знала – чему…

Она ехала первой из них троих, сразу за всадником, который был впереди, и смотрела, как забавно подпрыгивает его шапка. Высоко над ними сверкала в утреннем солнце верхушка горы. Николь чувствовала свое преображение: они поднимались, атакуя солнце и приближаясь к истине с большой буквы «И». Она невольно вспоминала приключенческие фильмы из детства, в которых пилоты терпели аварию на вершинах плато и открывали легендарные города или тысячелетние храмы… Какое-то время она перебирала в уме воспоминания, грезя о фантастической Шангри-Ла[128], когда вдруг произошло нечто поразительное.

За поворотом дороги показался город ее мечты. Правда, не совсем такой, каким она его воображала, а с соломенными крышами и расписными глинобитными стенами, над которыми возвышались, мирно соседствуя, разноцветный храм (вероятно, индуистский), позолоченное святилище, увенчанное массивной статуей (она догадалась, что это Будда), и – она не верила своим глазам – церковная колокольня. Итак, они достигли Королевства, синкретической утопии, где права гражданства имели все религии без исключения.

Еще несколько сот метров рысью – и греза приобрела конкретные черты: сотни адептов вышли им навстречу, выстроившись по обе стороны дороги в эффектный почетный караул. В эту минуту – именно в эту минуту, когда они оказались меж двух людских потоков! – Николь поняла, что проникает в самый центр трепетной утопии. Ксанаду был не мечтой или бредом, а гармоничным сообществом, которое развивалось в буквальном смысле слова под покровительством богов… Среди встречавших были ашрамиты в белых дхоти и незапятнанных куртах без воротника и швов; деревенские жители в одних только набедренных повязках и чалмах (Николь подумалось, что достаточно единственной искры от факела, чтобы они загорелись). Были также сборщицы чая с тяжелыми серебряными серьгами и повязками на лбу, поддерживающими заплечную корзину; непальцы – в одеяниях, спадающих на широкие в бедрах и зауженные ниже колен шаровары, в расшитых сложными узорами безрукавках, в сдвинутых набок пилотках, наводящих на мысль о безоружной армии…

Она заметила буддистов с гладко бритой головой: в оранжевых нарядах – последователей Тхеравады[129], в красных – адептов тибетского культа; заметила джайнов, закутанных с головы до ног в белое, и даже католических священников в черных сутанах с белоснежными воротничками, которые смотрелись здесь заблудившимися миссионерами.

Наконец, здесь были европейцы – с выражением экстаза на лицах, в одеяниях безупречной белизны и с такой же незапятнанной верой. Про них можно было бы сказать, что они всё бросили, но Николь думала иначе: они всё нашли. Она была потрясена: после такого приема слова казались лишними. Следовало просто погрузиться в этот живущий вне времени город и позволить своей душе впитать его, подобно тому как тело окунается в благотворный термальный источник.

Она провела рукой по щеке: по ней текли слезы.

«Боже мой, Николь, – сказала она себе, – сейчас не время раскисать».

Но по мере продвижения между рядами верующих к ней постепенно приходило понимание, что горожане потрясены еще больше, чем она: к ним