такой силой вцепился в балюстраду, словно дворец кружился, как карусель. Она снова прицелилась. Чтобы прикончить его, оставалась одна пуля.

Кардинал с чудовищной гримасой на лице вжал голову в плечи, открыл рот – и стал похож на огромного паука:

– Не стреляй! Подумай о карме!

– Господь простит мне этот грех.

Николь взвела курок и закрыла глаз – на этот раз только один, чтобы лучше прицелиться в человека в красном.

– Как хочешь.

Антуан перемахнул через перила и прыгнул вниз.

Николь была уверена, что не ослышалась, – перед прыжком он пробормотал:

– Я еще вернусь.

В эту минуту появились Жан-Луи и Эрве. Все трое одновременно увидели алое пламя, взметнувшееся в темноте огромного зала. Багровое одеяние кардинала, развеваясь, летело вниз, как воздушный змей.

Никто из них не услышал глухого удара тела о мрамор. Сутана заглушила шум – в Римской курии умеют умирать, не привлекая внимания. Но почти сразу распахнулись двери, послышались шаги, и по галерее разнеслись испуганные возгласы, удесятеренные эхом.

Николь почувствовала, что отрывается от земли, – Мерш схватил ее за руку и потащил к лестнице. Сбегая по ступенькам (ее ноги едва касались пола), она увидела, как вокруг мертвого тела растекается большое красное пятно, создавая впечатление, что одеяние прелата беспрестанно расширяется.

Она хотела произнести молитву, но не смогла вспомнить ни единого слова.

156

Рим – открытый город.

Николь не смотрела фильм Роберто Росселлини, но знала значение этого выражения: город, который во время войны добровольно отказывается от обороны, чтобы спасти свое историческое наследие и свое население. В 1943 году Рим был объявлен «открытым городом» и не подвергался бомбардировкам, за исключением единственного раза.

Почему она думала об этом в то воскресное утро, 16 июня 1968 года, сидя вместе с Эрве и Жан-Луи на террасе кафе недалеко от площади Капитолия?

…Кстати, об «открытом городе».

Прошлой ночью Рим не пощадили. Город подвергся тайному, незаметному для глаз, но вполне законному нападению со стороны трех товарищей – приверженцев стихийного правосудия и радикальной мести. Зато утром их встретил Рим, как никогда открытый небу, надежде и радости.

В Риме гуляют, слоняются, посещают достопримечательности, но лучшее место, где виден Рим, – это залитые солнцем террасы, на которых город просто является вам, чтобы дать почувствовать свое богатство, свои мощь и нежность. Плавая в Средиземном море, мы видим в его прозрачной воде собственное тело, пропитанное солью и золотым светом, и ощущаем себя легкими, эфирными, преображенными. Рим обладает такой же силой: город пронизывает вас, несет, очищает…

Этой ночью Николь убила – или почти убила – кардинала. Она прикоснулась к самой плоти кошмара. Она как бы заплатила свою долю, вступив в схватку, которая закончилась здесь, под солнцем Рима.

Николь и братья могли бы сбежать, и никто бы не встал у них на пути. Удача улыбается смелым… Но они укрылись в своем отеле и смотрели, как занимается заря, лежа втроем под одним одеялом и дрожа от холода, хотя снаружи было почти тридцать градусов.

В конце концов они заснули. Такова уж природа человека: можно осквернять епископские дворцы, стрелять в прелатов, даже приблизиться к аду, но наступает момент – и голова бессильно падает на грудь. Свернувшись калачиком в кровати, троица провалилась в тишину и небытие…

В одиннадцать часов они проснулись, молча приняли душ, оделись и вышли навстречу сияющему римскому утру. И тут Николь ощутила – ощутила всем существом, – что земля повернулась у нее под ногами. Она была отважна, она была жива, и больше с ней ничего не могло случиться.

Газеты пока еще не подняли шум, не успели. По радио наверняка передали эту новость, но у них не было транзистора. Они просто бесцельно бродили по улицам столицы, как обычные туристы. И забрели в это кафе.

О чем думала Николь в ту минуту, когда горький ристретто обжигал ей горло? Она вспоминала Сюзанну, Сесиль, Абху… Трех молодых женщин, образовавших круг, немного похожий на тот, что изображен на картине Матисса «Танец», только в его смертельном варианте. Сюзанна, стоящая на баррикадах, Сесиль – квадратная, как клетки на ее шотландском килте, и Абха… Нет, только не Абха. Николь не знала Абху при жизни и не хотела вспоминать ужасный труп, который видела на вилле Кришны.

Больше всего Николь думала о прерванных жизнях этих молодых женщин, о магнетической пустоте, притягивающей ее сознание, как черная дыра; о небытии, о котором невозможно размышлять иначе, чем сквозь слезы и стенания…

Она взяла под руки Эрве и Жан-Луи, сидевших рядом; неподвижные и молчаливые, братья глядели в небо, словно два каменных грифона у подножия древнего дворца. Николь ощущала их присутствие, их тепло, их силу и испытывала в эту минуту бесконечную благодарность.