Перед домом стояли две машины, все окна ярко светились. Я нажал звонок.

— Это вы? — удивилась фру Хёст, открыв дверь.

— Можно войти? — спросил Сверре.

Она поколебалась:

— Видите ли, у меня гости. Так что вы сейчас немного некстати. Неужели вы проделали такую длинную дорогу, специально чтобы меня увидеть?

— Да.

— Ну, заходите на полчасика, если хотите. Я могу угостить вас печеньем. И соком.

Мы зашли.

Внутри было полно взрослых. Фру Хёст представила нас гостям, мы уселись за стол на табуретки, она поставила перед нами печенье на тарелочке и стаканы с соком.

Она назвала нас своими любимыми учениками и сказала, что мы очень хорошо играем в спектаклях.

— Может, они покажут нам какую-нибудь сценку? — спросил кто-то.

Фру Хёст посмотрела на нас.

— А что, можно, — сказал я. — Давай?

— Давай, конечно! — сказал Сверре.

Я отвел за уши волосы, сделал губки бантиком, и мы начали импровизировать. Получилось неплохо, зрители дружно смеялись. Закончив сценку, мы раскланялись на аплодисменты, немного красные от смущения, но вполне довольные собой.

Я повторил свой успех на карнавале перед Рождеством, где мы с Дагом Магне нарядились женщинами. Мы были в женских платьях, с накрашенными лицами, в руках — дамские сумочки, я так хорошо притворялся, что меня никто не узнал, даже Даг Лотар, я простоял рядом с ним пять минут, прежде чем он наконец понял, кто такая эта незнакомая девчонка.

Но хотя я не стеснялся одеваться в женское платье и болтать с девочками о девчоночьих вещах, это не мешало мне завоевывать их внимание. Самую симпатичную звали Марианна, и наша дружба продлилась две недели; мы вместе катались на коньках, и она садилась ко мне на колени и целовалась со мной, я был единственным мальчиком на ее дне рождения, она и там сидела у меня на коленях, болтая с подружками, а я обнимал ее за талию, мы даже обжимались с ней, но потом мне это надоело, хотя она и нравилась мне — это была одна из самых симпатичных, хотя и не из первых красавиц в классе; а может быть, с моей стороны это была только жалость, потому что они с сестрой жили одни с матерью, и жили бедно, ей никогда не покупали новых платьев — мама перешивала для нее старые и те, что переходили к ней от родственников; но когда мы оставались с ней одни в ее комнате, я ощущал в душе какую-то пустоту, а когда целовались, меня охватывала клаустрофобия и хотелось только одного — поскорей бежать куда-нибудь из этой комнаты, так что в конце концов я передал ей через Дага Магне, что между нами все кончено. В тот же день я совершил большой промах: она побежала за мной под навес от дождя, и я чисто рефлекторно подставил ей ножку, она споткнулась и хлопнулась лицом об асфальт, из носа пошла кровь, и она плакала, но это было еще не самое худшее, самое худшее началось вслед за тем, когда она с яростью набросилась на меня, выплескивая свою обиду, и к ней единодушно присоединились все девочки, которые кинулись ее поднимать и утешать. Нельзя сказать, чтобы это прибавило мне популярности в последующие несколько недель. Как я ни старался объяснить, что я только хотел пошутить, не имея в виду ничего плохого, мои слова не встретили у них понимания. Иногда даже казалось, что девочки меня ненавидят, считая каким-то подонком, иногда все было с точностью до наоборот, они не только стремились вступить со мной в разговоры, но на вечерах, которые мы стали устраивать теперь в школе или у кого-то на дому, наперебой танцевали со мной. Мое отношение к ним тоже было амбивалентным, во всяком случае, к девочкам из нашего класса. С одной стороны, за почти что полные пять лет в школе я так к ним привык, что смотрел на них совершенно равнодушно, но с другой стороны, они начали на глазах меняться, округлости под свитером проступали все заметней, бедра раздались, девчонки даже ходили теперь иначе, они нас переросли и все больше посматривали на мальчиков двумя-тремя классами старше. Мы, писклявые, скрытно пожиравшие глазами их округлившиеся формы, даже не особенно таясь, перестали для них существовать, на нас просто не обращали внимания. Но как ни важничали перед нами девочки, они еще ничего не знали о том мире, в который собирались вступить. Что могли они знать о мужчинах и женщинах, о желании? Разве читали они книги Уилбура Смита, в которых женщин брали силой под громовые раскаты бушующей в небе грозы? Разве читали они Кена Фоллета, где мужчина бреет лобок женщине, лежащей с закрытыми глазами в наполненной пеной ванне? Разве читали они «Лето насекомых» Кнута Фалдбаккена, — тот пассаж, где герой, лежа на сене, снимает с нее трусы, я помнил буквально наизусть? Да они, поди, и порножурнала ни разу в руках не держали! И что они понимали в музыке? Они любили то, что нравится всем, — The Kids и прочее барахло из хит-листов, им она ни о чем не говорила, они не имели понятия, что значит музыка и чем она может стать. Они даже не умели толком одеваться — приходили в школу, напялив на себя что попало и даже не догадываясь об этом. Да кто они такие, чтобы смотреть свысока на меня? Я читал Уилбура Смита, и Кена Фоллета, и Кнута Фалдбаккена, я уже который год смотрю порножурналы, я слушаю те группы, которые действительно того стоят, и я умею одеваться! И это я их недостоин?

Чтобы показать, как обстоит дело в действительности, я задумал совершить на уроке музыки путч. Каждую пятницу на нем устраивалось нечто вроде небольшого хит-парада. Шесть учеников приносили композицию по своему выбору, а остальной класс голосовал. Мои всегда оказывались в самом конце списка, что бы я ни принес: Led Zeppelin, Queen. Wings, The Beatles, Police, Jam или Skids, — результат всегда был одинаков: один-два голоса, последнее место. Я знал, что голосуют не против музыки, а против меня. Музыку они, в общем-то, и не слушали. Меня это страшно возмущало. Я пожаловался Ингве, и он не только понял, как это бесит, но и придумал способ, как сделать, чтобы они сели в лужу. Второй диск The Kids тогда еще не вышел. В одну из пятниц я принес первую долгоиграющую пластинку группы The Aller Værste![19] с их песней «Materialtretthet»[20], которую Ингве получил всего несколько дней назад, и сказал, что это присланный по заказу новый диск The Kids. Учитель был заранее предупрежден о задуманном мною розыгрыше и поставил первую композицию на пластинке, вынутой из белого конверта. Я пояснил, что обложки нет, так как ее еще не успели выпустить. У моих одноклассников The Aller Værste! и правда считалась хуже всех остальных, в прошлый раз, когда я поставил их сингл «Rene hender»[21], они потом еще несколько дней кричали мне вслед: «Rene hender! Rene hender!» — но сейчас при первых звуках пластинки по классу пробежал восхищенный ропот, переходящий в восторженные возгласы, которые достигли своего апогея, когда песня закончилось, и в результате под псевдонимом The Kids группа The Aller Værste! заняла первое место, одержав безусловную победу. Ой, каким торжеством горели мои глаза, когда я встал и объявил, что они отдали свои голоса не за The Kids, а за The Aller Værste!. Это, сказал я, показывает: на самом деле музыка для них ничего не значит и их вкусом управляют совсем другие вещи. Ох, как же они все разозлились! Но сказать им было нечего. Я их разыграл, и они попали впросак.