Сквара мельком покосился на хозяйку. Годы мало-помалу облетали с её лица, стаивали, словно покровы инея, облёкшие изваяние. Хромая седовласая отшельница, которую они привычно считали древней старухой, на самом деле, наверно, была не старше Жиги-Равдуши. Мама…

Кугиклы встрепенулись по-птичьи, запели пронзительно, отчаянно, но и с надеждой, ведь Сквара положил себе непременно добраться когда-нибудь на Коновой Вен. Песня взяла под крыло растерянную, озябшую тень, увлекла её сквозь ледяную тьму, туда, где вот-вот должны были проклюнуться в чёрной воде проталинки света. Сквара ломился к ним из тьмы шаг за шагом, со всем наследным упрямством. Он тоже хотел бы вернуть неворотимое, да что поделаешь! Значит, надо собраться с духом и драться вперёд, где всё отчётливей кажутся далёкие огни на воде…

Шерёшка прикрыла горстью рот, её рука зримо дрожала. Потом другой ладонью она заслонила глаза.

Сквара увенчал песню зовущим кликом лебедя, вернувшегося с чужбины, и смолк. Шерёшка тоже молчала, не шевелилась. Сквара тихо-тихо убрался в тёмные сенцы, устроился на своём мешке, выпотрошенный и почему-то очень несчастный. Лизнув языком, он убедился, что в кровь разодрал себе нижнюю губу, вроде бы давным-давно обмозоленную… Внутри всё дрожало. Впору хоть поплакать молчком, но слёзы он себе когда ещё запретил.

Утром он проснулся до света, сразу побежал в лес – разыскивать и корить поваленные берёзы, покамест не найденные «стервоядцами». Пришлось идти довольно глубоко в чащу, по свежему уброду да под невесёлые думы о том, что сделала с Шерёшкой обрушившая крепость Беда. Многие тогда потеряли родных и сами остались калеками, взять хоть деда Игорку. Приехал на последнее купилище с женой, с двумя сыновьями… а после пожара с небес, накрывшего торг, не нашёл даже костей для скудельницы. Кто поверит, что ему не хотелось проклясть Богов жизни, броситься за родными сквозь смерть?.. Сам обожжённый, со скрюченными руками, Игорка подобрал годовалое дитятко, не ведавшее родства. Кое-как приковылял в чужую деревню, ещё не звавшуюся Твёржей…

В лесу Скваре повезло. Он наткнулся на три берёзы-сестры, недавно упавшие, ещё не вросшие в заледенелый после оттепели снег. Опёнок погладил сломанные стволы, горюя о зелёных жизнях, надеясь, что общий корень ещё доживёт, ещё выметнет побеги к разошедшимся облакам… Ему пришлось знатно намахаться не только топориком, но и лопатой, зато припасённой верёвки еле хватило увязать на санках добычу. Будет чем крышу долатать, а там и пол выстелить наново!

Когда он вернулся, из дымоволока вились прозрачные сизоватые пряди. Хозяйка заканчивала топить. Сквара отвязал верёвку, вывалил берёсту возле крыльца. Скоро выглянула Шерёшка. На Сквару она уставилась совершенно с прежним недоброжелательством, если не хуже. Он поклонился, увидел: руки у хозяйки были в муке.

– Ой, – вырвалось у него. – А я тебе хотел печку переложить, пока изба от искр не сгорела…

«И ещё те берёзы раскряжевать да на саночках привезти, не то деревенские по следу прознают…»

Вот о печке упоминать определённо не стоило. Шерёшкин взгляд снова полыхнул чёрным огнём, она так шарахнула дверью, что внутри наверняка обвалились бороды сажи. Хорошо если не прямо в тесто, замешанное на печенье!

Ну ладно. Сквара полез на крышу, где ещё оставались ненадёжные места и сущие скважни. Пока он там ползал, поднимая дёрн, перекладывая берёсту, жилой тёплый дух, сочившийся изнутри избы, стал окрашиваться пряным снедным благоуханием. Сквара проглотил слюну, стал представлять, что чинит родительский дом и вот-вот сунет за щеку мамино печево. Лишние это были мысли. Поневоле вспомнились прянички тёти Дузьи. А дальше Сквара задумался, почему до сих пор не появился Хотён и что может взбрести на ум гнездарю. Не пришлось бы драться за короб царского печенья с ним и с Порошей, которого тот наверняка приведёт, невзирая на возбранение. Это ж недолго в труху Шерёшкин труд раскрошить…

Тут Сквару толкнуло, он посмотрел через охлупень, увидел: ошибся. Пороша не припожаловал. Хотён взял с собой другого прихвостника – Бухарку. Уже сняв внутри зеленца снегоступы, они подходили к Шерёшкиному забору. Заметили Сквару на крыше, начали действовать. Хотён быстро смял на голове шапку. По лицу потекло красное, он очень похоже обмяк, зашатался, повис у прихвостника на плече. Скваре и то захотелось спрыгнуть на выручку. А Бухарка ещё принялся вопиять лихим матом:

– Смилуйтесь, люди добрые! Кто-нибудь, помогите! Господин заразился!..

Лихарь дал крепкую натаску избранцам. На такой вопль даже каменное сердце отозвалось бы. Сквара увидел: «стервоядцы», занятые своими делами на прудах и около изб, стали оглядываться. Кто-то побежал было, но заметил, что кричали у самого порога невыносимой шабровки, придержал шаг. Бухарка же растворил выправленную дикомытом калитку, втащил почти безвольного Хотёна во двор.

Сквара глядел на них с крыши, поневоле оценивая затеянную игру. Он тоже умел делать из бурых водорослей «кровавую» жижу. И тоже был выучен притворяться безнадёжно больным, даже совсем мёртвым. Хотён, пожалуй, очень многих бы обманул. Вот сообразить ещё, как поступать? Сидеть, где сидел, ожидая, получится ли у них? Самому подать голос? Броситься как будто на помощь, а там изобличить состязателей, отстоять заветную плетёнку со снедью?..

Пока он раздумывал, открылась дверь. У Шерёшки всё-таки пробудилась душа. Бобылка устремилась с крыльца, отложив гадания и подозрения на потом.

– Бабушка, бабушка! – вдохновенно обрадовался Бухарка. – Не дай под плетью изгибнуть! Сплоховал я сберечь хозяйского сына, в обрух упадом упал, головой о пень заразился… Смилуйся, государыня, помоги! Испорют меня…

Он упорно обращался за подмогой лишь к ней, с трёх саженей не замечая дикомыта, оседлавшего охлупень. Шерёшка оглянулась на Сквару, ему показалось – неодобрительно. Что, мол, сиднем сидишь, мне, увечной, не способляешь?..

Дальше всё произошло очень быстро. Стоило хозяйке сделать два шага по двору, как Бухарка оставил блажить, мигом шастнул мимо неё в дом. Шерёшка ахнула, повернулась ему вослед, замахнулась костылём. Однако вытянуть поперёк спины опоздала. Погналась было за бесчинником… Раскапустившийся Хотён живенько вскочил на ноги у неё за спиной, схватил, притиснул локти к бокам. Она трепыхнулась, закричала… Руки Хотёна разжались: его самого осадила хлынувшая с кровли лавина. Гнездарь издал невнятное проклятие, пырнул Сквару ножом.

Он метил в живот, но Опёнок что-то почуял, сумел увернуться, резь обожгла рёбра, не войдя глубоко. Сквара зашипел от изумления и обиды, перенял нож, запустил Хотёна кубарем через двор. Тот вскочил, сжав в горсти помятые пальцы… Сквара заслонил охающую Шерёшку, а к Хотёну, потрясая лубяной коробкой, выскочил из дому торжествующий Бухарка. Становики Лихаря сразу удрали в калитку. Хотён лишь поискал глазами утраченный нож, но отнимать не пошёл.

Шерёшка всхлипывала, силилась встать, возила по земле костылём. Тот оказался надломлен, подняться не получалось. Сквара нагнулся, взял хозяйку на руки, понёс в дом. Она показалась ему совсем не тяжёлой. Рана была раскалённой полосой по левому боку.