Она вытерла пот со лба. Карта! Есть!..

…От руки, но очень четко и подробно. Ниже координаты, чтобы легче привязаться к карте большой, настоящей. Еще один тайник?

Соль быстро разрезала страницу до конца, положила тетрадь на колени…

…Что-то выпало на пол.

Уже нагибаясь, сообразила. Пластиковая карточка! Не синяя, не красная, как у нее. Оранжевая.

Тайник и ключ! Вот что хотел передать Гюнтер Нойманн. А она чуть было не сдалась, не отступила!..

Соль взяла сложенный на стуле комбинезон (с утра пыталась вычистить, но без успеха) и спрятала карточку в кармашек на поясе. Карту туда же, но для верности – еще раз взглянуть. Саксония, Фрайберг… Ясно!

Оставалось убраться в комнате, положить то, что уцелело от тетради, в рюкзак и… Дождаться доктора Гана? Нет, надеть комбинезон и еще раз проверить всю технику.

Маленький солдатик снова на войне!

* * *

– Могу омлет сделать, – предложила Соль. – Или просто картошку пожарить.

Доктор Ган, покачав головой, медленно снял шляпу и, пройдя в комнату, опустился на стул. В первый миг ей почудилось, будто он крепко выпил, но присмотревшись, она поняла – просто устал.

– Омлет? Н-нет, не сейчас, не надо.

Вернулся в прихожую, долго вытирал ноги о половик, затем, в комнате, направился к шкафу. Открыл, достал небольшой кожаный чемодан, обернулся.

– Тут ваше пальто и шляпка. Если сверху накинуть и не сильно присматриваться, сойдет… Мы уезжаем, фройляйн Соль.

Она послушно кивнула, но потом не удержалась:

– А-а… Случилось что-то?

Отто Ган взглянул изумленно:

– Радио не слушали? Я бы и сам рад ничего не знать, не ведать… В Германии – попытка государственного переворота, коммунистический путч, как сказано в новостях. Террористы атаковали и подожгли Рейхсканцелярию, Министерство авиации, главный почтамт и, кажется, еще Рейхсбанк. Центр перекрыт, там стреляют, а еще что-то нехорошее творится по тюрьмам. Якобы восстали политические.

Соль мысленно повторила про себя все слышанное. Присела.

– Это… Это как? В самом деле?

Доктор, пододвинув стул, сел сам.

– Господин Пейпер считает, что провокация, как в Ночь длинных ножей. Плохо, что сразу же начались аресты, по всему Берлину, по всему Рейху. Берут всех подряд, и бывших коммунистов, и социал-демократов, и тех, кого арестовывали прежде. Вальтер Эйгер отдал приказ о полном уходе в подполье, смене явок и паролей. Мне тоже придется уехать.

Огляделся, кивнул на стоящие в углу книги.

– Как подумаю, что все это придется бросить… Ну, может, соседи присмотрят, я попрошу. Собирайтесь, собирайтесь, фройляйн! Увы, ваши подвиги оценили, вы объявлены в розыск. Сам не видел, но господин Пейпер сказал, что фотографию отыскали очень похожую. А поименовали вас очень красиво: Соланж де Керси, террористка и убийца.

Она кивнула, не слишком огорчившись.

– Докопались! Наверняка французы помогли, у них с Рейхом дружба, скрепленная кровью.

Отто Ган внезапно улыбнулся.

– Мои персонажи являются ко мне во плоти. Графство Керси, город Каор, оплот катаров. Значит, вы графиня?

Она поморщилась, словно лимон укусив.

– Только если использовать titre de courtoisie[66]. Но не претендую, впрочем, как и на убийцу. Разве что немного на террористку… Предупреждаю: назовете «excellence», обижусь.

– Должен же я знать, чей шарф буду носить на шляпе? – развел руками доктор. – Хотел купить, но опять запамятовал… Собирайтесь, собирайтесь! Предложил бы улететь прямо с порога, но с вами хочет поговорить один человек. За него ручаюсь, это заместитель господина Пейпера. Рискнете?

* * *

Стрельбу они услыхали, проехав всего два квартала. Дальше хода нет, полиция выставила кордон, заворачивая всех проезжающих. Доктор, достав карту города, долго морщил лоб, затем кивнул и развернул машину.

– Попробую объехать, – не слишком уверенно пояснил он. – Плохо, что выезды из города перекрыты, там посты СС. Несколько дней надо где-то пересидеть… Фройляйн Соль, вы вообще-то признаете дисциплину?

Она ненадолго задумалась.

– Признаю, но только сознательную. Доктор, не намекайте, я на полпути вас не оставлю.

В ответ Отто Ган тяжело вздохнул.

Вечер выдался холодный, к тому же начал накрапывать мелкий дождь, и доктор поспешил включить «дворники». Соль прикинула, что даже будь она одна, взлететь бы не рискнула. Разве что поискала бы подходящий чердак, чтобы дождаться там утра.

Фары дальнего света отпугивали тьму. Слева и справа неясными призраками проносились дома.

– Рейхсканцелярии не везет, – рассудил Отто Ган. – То ее поджигают, то… То снова поджигают. Рейхстагу легче, сгорел – и все. Не удивлюсь, если завтра обвинят уже не коммунистов, а Германское сопротивление. Все уверены, что два года назад Рейхсканцелярию атаковал страшный террорист Марек Шадов, убийца самого Геббельса!

– А на самом деле? – осторожно поинтересовалась она.

В ответ доктор рассмеялся.

– В мемуарах изложу со всеми подробностями – с тем, чтобы издали через полвека, скажем, в 1989-м. Для ваших внуков, фройляйн! Надеюсь, к тому времени Германия станет свободной и счастливой, а между Землей и фиолетовой планетой Аргентина настанут мир и дружба. Кстати, должность посла вакантна, соглашайтесь!

Она улыбнулась в ответ. Добрый наивный доктор! Что бы он сказал, узнав о плане раздела Франции? Гитлер готовит «реконструкцию» Европы, Гиммлер мечтает о Черном государстве СС. А на Клеменции могут взять верх сторонники реванша. Именно этого очень боялся отец. Новый Транспорт, совершенный и прекрасно вооруженный, выйдет на орбиту, с него стартуют летающие аэродромы, реактивные самолеты рассекут земное небо…

– Я согласна стать послом, доктор. Но вначале мы должны вместе отстоять Монсегюр.

3

Курили в темной подворотне, укрывшись от дождя. Одну на двоих, сигарета нашлась у Штимме. Некурящий Белов сел прямо на сырой асфальт, прислонившись спиной к стене. Бежали долго, куда именно, он даже не представлял. К счастью, его спутники дорогу знали.

Из двух карабинов себе оставили один, передав второй беглецам-камрадам. Расходились врозь. Старое тюремное правило – каждый выживает в одиночку.

– Был бы настоящий конвой, ни за что бы не ушли, – негромко гудел камрад Критцлер. – В таких грузовиках заключенных только прикованными возят. «Эсэсы» не пуганные еще, наглые.

Гамбургский пролетарий, затянувшись горьким дымом, поморщился.