Четверг, 24 октября. Чикагский сенатор Джеймс Хэмилтон Льюис, побывавший здесь месяц назад, вернулся сегодня из Москвы, где он пролежал две или три недели тяжело больной. Я навестил его в отеле «Адлон». Он выглядел очень слабым и без конца благодарил меня и мою жену за то, что мы послали ему сиделку из Берлина, и особенно за присылку кукурузных хлопьев, которыми он питался, когда начал поправляться от воспаления легких. В России он их не нашел, а другую пищу в течение ряда дней не мог переваривать. Это был забавный случай: однажды в полночь, когда все мы уже были в постели, раздался телефонный звонок; звонили из России, через Берлинское отделение газеты «Нью-Йорк таймс». Убедительно просили выслать хлопья самолетом, отправляющимся утром в половине восьмого. Во всем доме только моя жена услышала звонок. Она взяла трубку и обещала снабдить представителя «Таймса» двумя коробками кукурузных хлопьев, если он зайдет к нам за ними и отвезет их на аэродром. Он согласился, и продовольствие было таким образом отправлено. Сенатор утверждал, что мы спасли ему жизнь.

Пятница, 25 октября. Одним из моих посетителей сегодня утром был Роберт Джексон, очень способный молодой юрист из министерства финансов в Вашингтоне. Он непринужденно говорил о том, какие трудности пришлось преодолеть президенту Рузвельту, чтобы организовать встречу между предпринимателями в области коммунальных услуг и банкирами для обсуждения мер, направленных на предотвращение новой депрессии и других социальных бедствий. То, что он сказал о своем начальнике Моргентау, звучит ободряюще. Президент понимает стоящие перед ним трудности и делает все, чтобы избежать таких шагов, которые могли бы привести к победе республиканцев в 1936 году. Джексон считает, что Рузвельт победит, но боится, что народ, не зная экономического положения, может избрать такой конгресс, который не поддержит конструктивных мероприятий президента. Я тоже опасаюсь, что это может произойти даже в том случае, если Рузвельт победит таким же значительным большинством голосов, как в 1932 году. Мне кажется, что Джексон – самый способный и умный человек из всех, кто за последнее время приезжал сюда из Соединенных Штатов.

В половине шестого меня навестил мой знакомый – профессор Вольфганг Виндельбанд и с грустью сообщил, что ему приказано уйти со своего поста и отправиться в Галле. Он говорит, что скорее подаст в отставку, чем подчинится приказу. «Если я поеду в Галле, – сказал он, – гитлеровская молодежь организует там против меня демонстрации, студенты откажутся посещать мои лекции и через несколько месяцев меня уволят». По-моему, это предположение довольно близко к истине.

Расстроенный профессор, глубоко возмущенный, хотел выяснить, нет ли возможности получить работу в Соединенных Штатах. Все, что я мог обещать ему, это послать письма нескольким знакомым ректорам университетов. У нас в Соединенных Штатах так много безработных молодых ученых, что мне трудно обнадежить его.

День или два назад атташе Миллер сообщил мне, что германское правительство запретило американским фирмам, производящим автомобили, пишущие машинки и швейные машины, посылать бесплатно запасные части своим филиалам в Германии. Это означает, что ремонтировать 60 тысяч американских автомобилей в Германии должны сами немцы, которые не могут выпускать запатентованные части к ним. Не имея возможности производить капитальный ремонт, владельцы американских машин будут вынуждены покупать новые машины немецкого производства. Это напоминает меры против импорта, применявшиеся в Соединенных Штатах в 1930 году; они, несомненно, вызовут кампанию за дальнейшее ограничение ввоза в Америку немецких товаров.

Суббота, 2 ноября. Стараясь не привлекать к себе внимания, я в такси доехал до конторы доктора Шмитта, бывшего гитлеровского министра экономики. Шмитт – единственный известный мне настоящий государственный деятель, занимавший высокий пост при Гитлере, хотя в финансовых делах Шахт – маг и чародей. Я совершенно доверительно сообщил ему о случае с профессором Виндельбандом. Ему об этом факте ничего не известно, но известен план Розенберга и Франка заставить немецкие университеты заниматься пропагандой вместо преподавания истории. Он сказал, что это нелепый план, однако Гитлер уже одобрил его. Тем не менее Шмитт выразил готовность попытаться при случае воздействовать на Гитлера и рекомендовал мне поговорить с Нейратом. Я сказал, что это невозможно, так как вопрос сугубо личный и ни в коей мере не официальный. Шмитт признал, однако, что, до тех пор пока Розенберг и Франк будут продолжать свою политику, отношения с Соединенными Штатами не могут улучшиться.

Затем Шмитт говорил о том, что, пока столь значительная часть национального дохода тратится на вооружение, положение Германии, особенно финансовое, будет весьма шатким. Он даже признал, что Германия готовится к войне и что любая война, которую она развяжет, приведет ее к катастрофе, более ужасной, чем катастрофа 1918–1919 годов. Он утверждал, что единственное спасение Германии – в ее возврате в Лигу наций и восстановлении нормальных экономических отношений между Германией, Англией и Соединенными Штатами. Я заметил, что национал-социализм несовместим с подобной политикой. На это он ответил, что теперь Гитлер склонен к такой политике больше, чем когда-либо ранее. По его словам, Шахт отметил определенный сдвиг в этом направлении. Последнее противоречит тому, что Шахт говорил мне во время нашей встречи, и я, конечно, не убежден в этом. Шмитт утверждал, что Германия должна иметь колониальные владения и что Англия готова вернуть ей колонии через Лигу наций, если Германия вновь вступит в Лигу. Он сказал, что Италия должна потерпеть поражение, так как ее вторжение в Абиссинию – неправильный путь к приобретению новых колоний.

Четверг, 7 ноября. В семь часов мы заняли ложу в Берлинском театре; вместе с нами были французский посол и его жена. Шел знаменитый «Эгмонт». Гитлер в сопровождении Геринга прибыл к началу спектакля. Их приветствовали, но довольно сдержанно. Не было того оживления и выкриков, какие мне приходилось неоднократно наблюдать раньше. Гитлер посмотрел в нашу сторону, и мы поклонились, но, конечно, не отдали нацистского приветствия.

Затем началось представление. Дирижировал Фуртвенглер – теперь он снова в милости. Первое отделение длилось час. Оно было превосходно. Во время антракта все гости направились к ложам Гитлера и Геринга. Их там не оказалось, но у входа в ложу Гитлера стоял Геббельс и отвечал на приветствия подходивших к нему. Большинство так и сделало, но побеседовать с ним как следует, конечно, не удалось.

Я шутя спросил Риббентропа, что он делает для сохранения мира в Европе. Он ответил: «Все, что могу», но не проявил никакого желания поддержать разговор, хотя в последнюю неделю или две ходят упорные слухи, что он ведет переговоры с тайными представителями Лаваля – французского министра иностранных дел. Франсуа-Понсэ сказал мне: «Переговоры ведутся, но я не знаю, с какой целью. Вряд ли можно ожидать какого-либо результата в скором времени». Я подозреваю, что готовится какой-то сговор между Францией, Англией и Германией, как только удастся призвать Муссолини к порядку.

Вторник, 12 ноября. Одним из посетителей сегодня был Корнелиус Лотроп, который назвал себя представителем известного в Бостоне семейства Лотропов. Он сказал, что не может найти работу в Соединенных Штатах и приехал в Берлин, чтобы обучать немцев английскому языку. Он просил помочь ему деньгами, чтобы продержаться до 1 января, когда он рассчитывает получить место. Я счел необходимым отказать ему. Возможно, я неправ, но слишком уж много народу приезжает сюда с подобными же целями, особенно певцов. Днем явился Джон Спивак с письмом от моего чикагского друга Р. М. Ловетта; он просил меня подобрать ему материалы для книги об Италии, Германии и Польше. Я спросил его: «А почему не о России?». Поскольку его книга о немецкой пропаганде в Соединенных Штатах, изданная прошлой зимой, принесла ему признание в Америке, мне казалось, что он должен включить и Россию в свой труд; в противном случае его книга будет сочтена антинемецкой и прорусской10. Он был несколько удивлен. Но я конфиденциально дал ему некоторые сведения, посоветовал, с кем следует встретиться в Германии, и рекомендовал поездить по стране, если это удастся, разговаривая по-немецки и набираясь непосредственных впечатлений. Он высказал опасения, как бы его не арестовали и не посадили в одиночную камеру. Пожалуй, у него есть основания бояться этого, так как многие люди, подобные ему, были высланы из страны или заключены в тюрьму без суда.