Когда они вышли из сада, Люси остановилась и долго смотрела на большую, необыкновенно умную обезьяну, которая смотрела на звезды так, словно искала там следы своих сородичей. «Интересно, — подумала Люси, — мы, люди, уникальные создания, потому что обладаем такими характеристиками, каких нет ни у одного живого существа, даже у этой обезьяны, только уникальность наша еще и в том, что мы сознательно совершаем ужасные поступки, творим геноцид, подвергаем себе подобных пыткам, истребляем целые народы. И разве можно компенсировать то зло, которое мы несем, тем добром, на которое мы способны?»

Подходя к машине, она положила руку на плечо Франка:

— Спасибо за все, что ты делаешь!

Шарко обернулся, попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.

— Я не хотел ехать сюда, не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом, но теперь, когда ящик Пандоры открыт… Я знаю, что телом и душой ты уже далеко, что станешь добиваться своего любой ценой, и раз уж тебе это так необходимо — я хочу быть рядом. Я полечу с тобой в Бразилию. Я полечу с тобой на край света.

Люси обняла его, и, когда она прикоснулась губами к его губам, он прикрыл глаза.

Их слившиеся тени потянулись вдоль деревьев.

Тени проклятых любовников.

Они мчались изо всех сил.

Потому что оба хотели выжить.

И жить.

Жить — вопреки смерти, которая разлучила их.

После любви они лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу, и отмечали про себя с благодарностью каждую секунду, потому что знали: вот-вот время ускорит свой бег, им надо будет встать и, как Алисе в Зазеркалье, мчаться, мчаться, мчаться — не дыша, не останавливаясь. Может быть, так и мчаться до конца — без остановки.

И сейчас они пользовались возможностью принимать и дарить нежность, тонуть в любимых глазах и улыбаться, улыбаться все время. Им хотелось наверстать за один раз все, что потеряли, хотелось остаться вдвоем в этом коротеньком промежутке. В секундном промежутке, если сравнивать его с путем, который проходит человечество. Только каждая секунда на этом пути уникальна, в этом и кроется ее волшебство.

Первой заговорила Люси. Дыхание ее, как и обнаженное тело, было жарким.

— Я хочу, чтобы на этот раз, что бы ни случилось, мы остались вместе. Не хочу с тобой расставаться. Никогда!

Шарко не спускал глаз с цифр на радиобудильнике. Там светилось красным: 3.06. Собравшись с духом, он отставил на тумбочку и отодвинул от себя подальше чертову штуку — хватит смотреть на эти треклятые цифры; хватит ждать того, что преследовало его целый год. Нет, не будет никогда больше 3.10, не будет больше адского пламени в его мозгу. Надо подвести черту под прошлым. И попробовать возродиться.

С ней.

— Я тоже этого хочу. Это мое самое сильное, самое тайное желание. Но как я мог поверить, что такое возможно?

— На самом деле ты всегда в это верил. И именно потому держал в шкафу мои вещи, да еще и нафталином пересыпал… Избавился от своих поездов, а мою одежду оставил…

Она гладила бока с выступающими ребрами, похудевшие за месяцы безнадежности бедра, потом ее рука снова поднялась — к груди, к шее, к подбородку, пальцы пробежались по щеке.

— Твой панцирь раскололся, но я помогу тебе соорудить новый. У нас хватит на это времени, у нас обоих.

— Я разрушался снаружи, Люси, а ты изнутри. Но и я тебе помогу восстановиться.

Люси вздохнула, положила голову на грудь Франка, прижалась ухом к тому месту, где билось его истерзанное сердце.

— Знаешь, когда я гналась за этим биологом в Лионе и оказалась лицом к лицу с парнем, который размахивал «розочкой», я… я чуть было не прикончила его, потому что он усмехался, глядя на фотографию моих девочек. Я съездила ему пистолетом по виску и была уже готова выстрелить. Готова навсегда покинуть Жюльетту только ради того, чтобы влепить мальчишке пулю между глаз.

Шарко не двигался: пусть Люси выговорится, ей это необходимо, думал он.

— Наверное, я перенесла на него всю ненависть к Царно, всю, какую накопила в душе и какую не смогла выплеснуть. Этот бедняга стал для меня чем-то вроде катализатора и громоотвода одновременно. Ненависть и жестокость бушевали во мне — в том самом рептильном мозгу, о котором нам сегодня рассказывал твой приятель Поль. Такой мозг есть у нас у всех, потому что мы все когда-то были охотниками, как кроманьонцы. Эта история заставила меня задуматься о том, что где-то в самой глубине моего нутра живут остатки чего-то древнего, какой-то… может быть, даже звериной матери, и они сильнее, чем черты матери-человека.

— Люси…

— Я родила двух дочек, я воспитывала их, как могла, я поступала точно так же, как любое живое существо: продолжала, распространяла жизнь. Но я любила своих детей не так, как положено существу человеческому. Потому что, если по-человечески, мне надо было постоянно быть с ними. Мы же не только ради войн явились на свет, не только ради ненависти к кому-то и преследования убийц. Мы явились на свет и для того, чтобы любить. Вот так я и хочу теперь любить Жюльетту. Я хочу обнимать своего ребенка, думая о будущем, а не о прошлом.

Шарко стиснул зубы, пытаясь усмирить переполнявшие его чувства. Люси заметила желваки на его щеках и поняла, что ему не по себе:

— Тебе нехорошо из-за того, что я сейчас рассказала? Ты теперь меня боишься?

После долгого молчания Франк помотал головой:

— Нет, только мне бы тоже хотелось кое-что тебе рассказать, но я не могу. Пока не могу. Пожалуйста, не проси, чтобы рассказал, пожалуйста! Скажи только одно: скажи, что ты могла бы жить с человеком, у которого есть от тебя тайны. С человеком, которому хотелось бы оставить все пережитое позади и увидеть наконец на горизонте солнечный луч. Мне необходимо знать, могла бы или нет. Это важно для меня, для будущего.

— У каждого из нас есть тайны. Я легко к этому отношусь, Франк. Но знаешь… мне надо тебе еще сказать, что наше расставание, наше ужасное, жестокое расставание тогда… в прошлом году… Я же была ненормальная тогда! Мои девочки пропали, и я… Мне очень тяжело оттого, что я тебя прогнала, так прогнала…

— Не надо, не говори, Люси.

Он закрыл ей рот поцелуем. Потом перевернулся на бок и погасил свет.

Когда он ставил на место радиобудильник, на циферблате светилось 3.19.

Он закрыл глаза, теперь ему было хорошо и спокойно, но заснуть так и не удалось.

Он уже ощущал на лице дыхание джунглей.

Вынырнув из сна, Люси поняла, что пахнет горячим молоком и круассанами. Она потянулась, накинула на себя первое, что попалось под руку, и пошла на кухню, где ее ждал Франк. Умытый, выбритый и одетый. Под костюмом, который он надевал теперь каждый день, сияла белизной красивая рубашка, от него приятно пахло.