— Ну да, все правильно, — с прежней рассеянностью кивнула Мама, — ей хочется действовать. Хочется иметь свое дело. И ты ей можешь в этом помочь. И чем больше ты будешь ей помогать, тем больше у вас будет общего, тем сильнее она будет тебя любить… Тебе ведь именно любви не хватало все эти годы, верно?

— Да, — доверчиво вздохнул я, — пожалуй.

— Бедненький, — пожалела меня Мама. — Меня так мучает совесть. Ты был нежным и ласковым, я помню. И страстным тоже. Ты, наверное, и сейчас таким остался. Так и не научился беззастенчиво использовать женщин.

Я удивленно взглянул на нее и, должно быть, немного покраснел.

— Очень часто женщины сами не возражают, чтобы их использовали, — с задумчивой улыбкой продолжала Мама. — Я, впрочем, не вижу ничего унизительного в том, что мужчина стремится использовать женщину по назначению. Любая нормальная женщина знает, что это даже очень приятно, когда тебя используют по назначению. Я, например, всегда считала себя именно такой женщиной. Да и твоя Наташа такая же. Настоящая женщина. Осознанно или нет, но мы, женщины, уважаем мужскую требовательность в постели. Независимо от нашего настроения или самочувствия. Даже когда жалуемся на головную боль и усталость. Видимо, в отличие от вас, мужчин, мы понимаем, что это, увы, вечно продолжаться не будет. Поэтому если требуется раз в три дня, то нате вам, пожалуйста, раз в три дня. Если каждый день — будьте так любезны каждый день. Если есть такое желание — то и слава Богу. Хоть по-русски, хоть по-французски. Хотя если по-французски, то можно, конечно, и каждый день. И мужу приятно, и жене не так утомительно… Наташа ведь нежна с тобой? Как ты считаешь?

— Да, наверное…

— Ты требователен, и она нежна с тобой… Куда хуже, — вздохнула Мама, — когда эта требовательность вдруг исчезает. У тебя, Серж, требовательность пока не исчезает, нет?

— Нет, все слава Богу, — скромно молвил я, не понимая, что за странную окраску начал принимать наш разговор.

— Ну да, знаю. Это хорошо. Тебя, думаю, еще надолго хватит. Но ты, если что, не пугайся, — еще страннее и многозначительнее усмехнулась она, — женщину, в отличие от мужчины, это не так шокирует. И уж конечно не приводит в отчаяние. В конце концов, мудрая женщина при желании всегда найдет способ заставить мужчину доставить ей удовольствие. В конце концов, она может найти себе другого мужчину, верно?

Мне вдруг пришло в голову, что все, что она говорит, имеет отношение прежде всего к ней самой. К ее собственной жизни.

— Честно говоря, я об этом как-то не думал, — неловко повернулся я.

— А как ты думаешь, — неожиданно горячо поинтересовалась Мама, — может быть, Майя напоминает тебе меня? Я имею в виду — напоминает как женщина, а?

— Что? Напоминает тебя?..

Я напряженно соображал. Такое неожиданное предположение содержало неприкрытую двусмысленность.

Вдруг я со смущением поймал себя на том, что бессознательно уставился на скрещенные, обтянутые темными колготками ноги Мамы и не спускаю с них глаз. Сердце у меня заколотилось. Мама сидела нога на ногу и едва касалась меня бедром. Ее крепкие гладкие ноги были обтянуты дымчатыми, почти черными колготками. Время от времени она напряженно покачивала черной лакированной туфлей, словно хотела как можно крепче сжать свои скрещенные ноги. От нее сильно, но чрезвычайно приятно пахло духами. Веяло знойным ароматом от нее ото всей — от густых золотистых волос, распущенных по плечам, от полной груди под розовой шелковой блузкой, от юбки и от напряженно скрещенных ног. Мне в голову тут же полезла всякая чепуха. Конкретно — об этой странной женской позе нога на ногу. Особенно, в подобной ситуации. Если бы, скажем, я, мужчина, заложил ногу на ногу и стал бы вот так же их сжимать, накачивая себя самого, словно насосом, то это, пожалуй, быстро превратилось в род известного самоистязания и самоублажения… У меня перехватило горло, словно я вдохнул горячего сухого воздуха. Молоко, которое я прихлебывал, лишь усугубляло это ощущение.

Я лихорадочно потер ладонью висок и в замешательстве взглянул в лицо Маме, как будто ждал, что она развеет это наваждение. Ей ведь ни к чему были эти двусмысленности. Но она молча улыбалась, и улыбка эта была сведущей и даже поощрительной. Она знала, что я ощущаю в этот момент, и не скрывала этого. Мне сделалось до неловкости странно, что такое может происходить между нами, что она так пристально смотрит мне в глаза и не отводит взгляда. Как будто сама предлагала себя в качестве объекта ухаживания. Мне вдруг ударила в голову мысль, что рядом со мной, может быть, находится женщина в высшей степени неудовлетворенная, женщина дико изголодавшаяся по мужчине. Покраснев еще больше, я не выдержал и отвел взгляд. Но ее запах продолжал обволакивать меня. Чтобы как-то отвлечься, я даже вытащил табакерку и усиленно принялся нюхать табак. Но запах любимого табака еще больше располагал к неге, к уюту. Мама покачивала ногой. Я чувствовал, что она не сводит с меня взгляда.

— Так напоминает тебе Майя меня или нет?

— Да. Наверное, — проговорил я совершенно осипшим голосом, — Майя очень похожа на тебя…

Не знаю, почему я это сказал. Если честно, я не видел между дочерью и матерью такого уж сильного сходства. Все эти годы я старался не вспоминать того, что было (или могло быть) между нами. И совсем не помнил, какой Мама была тогда… А сейчас что-то странное происходило с моим зрением. Я как будто не соображал, что это Мама. Собственно, мне это было все равно. Она была словно фантом женского пола, почти символ, у которого нет своей собственной души, фантом, который является в сладком сне, чтобы снова и снова погружать нас в беспорочный грех прелюбодеяния. Плюс фантастические возможности изощренного макияжа, благодаря которому этот неопределенный призрачный образ имел воздействие почти гипнотическое…

Но тут я вдруг сообразил, в чем дело. Я вспомнил, что уже весьма длительный срок нахожусь в условиях полного воздержания, блюду целомудрие, задавшись целью донести себя до Майи, переполнен этим самым целомудрием. Конечно, в этом все дело! Конечно, это горячка! И переполнен я, следовательно, вовсе не целомудрием, а безумным желанием женщины, и сейчас это желание направлено на женщину, которая сидит рядом… Впрочем, оттого, что я это понял, мне не стало легче.

— Давай, попей еще молочка, — услышал я ее голос.

Она вздохнула, ее грудь приподнялась. Мне показалось, что она предлагала испить мне из своих сосудов. Единственное, что от меня требовалось— просто решиться. «Нет! — мысленно твердил я себе. — Не может быть, чтобы она подталкивала меня к этому!» Для меня это означало бы конец всему. О Господи, казалось, мне еще никогда так не хотелось женщину.

— Ты не беспокойся, — тихим грудным голосом говорила Мама. — Насчет Майи. Ты будешь с ней. Вы будете вместе. Это очень даже хорошо. Мы все устроим. Тихо-мирно. Можешь на меня положиться. Вот моя рука…

Она действительно протянула мне свою горячую руку. Мне пришлось взять ее в свои ладони и долго держать навесу, так как она и не думала забирать ее у меня. Тогда я поцеловал ее руку, едва коснувшись пересохшими губами, и осторожно положил на диван.