Когда все угомонились, расселись по местам, и Россия начала работу, я уселся в незаметный уголок в конце зала и погрузился в блаженное созерцание удивительного пространства. Я впитывал в себя невидимую энергию — живительную и организующую, которая была сконцентрирована в воображаемом центре, словно солнечный свет в фокусе параболического зеркала, и фонтанировала, била в окружающий мир наподобие чудодейственного источника.

В свое время я обсуждал кое-какие принципиальные аспекты своего проекта с доктором, а также профессором Белокуровым и его богемной половиной, кое-что сумела интуитивно угадать изумрудноглазая Альга, которая активно интересовалась моим творчеством. Но лишь мне одному было известно истинное и полное значение необычайного качества, которое заключал в себе Шатровый Дворец. Я собирался представить соответствующие выкладки в приложениях к проектной документации, но потом, не надеясь, что найду понимание (а, скорее, даже наврежу делу), решил: пусть это останется достоянием моей творческой лаборатории. Главное, результат, а не понимание. Да и как можно объяснить то, что я и сам — то был способен лишь ощущать. Должно быть, я обладал особым внутренним зрением, которое позволяло мне видеть эти пышные энергетические линии, похожие на лепестки огромного распускающегося цветка.

Итак, вот как выглядел чудо-зал Шатрового Дворца.

Планировка помещения, все элементы интерьера, сочетающие в себе многообразные исторические мотивы были подчинены одной задаче — раздвинуть визуальные границы пространства и синтезировать, создать ощущение новой бесконечной перспективы. Стены как бы отсутствовали. По всему периметру помещения в несколько рядов друг над другом были устроены искусные диорамы, каждая из которых изображала тот или иной момент истории с соответствующими персонажами. Хрестоматийные сцены на исторические сюжеты составляли единую панораму времени и пространства. Сотни, а может быть тысячи полотен, объемных слайдов, восковых и пластиковых фигур, скульптурных композиций воспроизводили мир прошлого, который сливался с миром настоящего. В этой плавной многомерности времени и пространства, одни эпохи сменялись другими. Отдаленные языческие времена, эпоха Крещения, кануны и итоги великих битв и потрясений, национальные катаклизмы и периоды благоденствия новейших времен подчинялись принципу взаимопроникновения и взаимопревращения. Здесь солнце всегда стояло в зените, и свет его изливался на вечную землю. Предметы не отбрасывали тени. Человек, оказавшийся в Шатровом Дворце, ощущал и видел перед собой мир, так сказать, универсальный, всеипостасный. Кресла в зале были расставлены таким образом, что откуда ни взгляни, нельзя было угадать, где кончается реальность и начинается ее художественная имитация. Портреты и скульптуры были выполнены с такими мастерскими фотографичностью и миниатюрной тщательностью, что на их фоне лица живых людей казались искусными слепками с действительности. Цари, князья, военачальники, творческая и научная элита, легендарные представители духовенства были изображены среди массы простого народа в едином ландшафте и пейзаже. Никакой привычной иерархии в размещении исторических персонажей намерено соблюдалось. Диорамы располагались несколькими ярусами, и горизонт был как бы разомкнут, — точнее, вообще отсутствовал. По мере удаления от наблюдателя все плоскости разворачивались подобно огромным свиткам, и в перспективе дальние планы вдруг чудесным образом оказывались приближенными к наблюдателю. Земная панорама безо всякого усилия оборачивалась панорамой небесной. Скопления фигур, которые представали взору приподнятыми в небесную высь, утрачивали сходство с людской толпой и напоминали сонмы ангелов или полки небесного воинства. Выше них было только небо. Но это было не то реальное небо с естественной синевой или облачностью, которые удавалось прекрасно имитировать во многих других помещениях Москвы посредством электронно-технических ухищрений, — как, скажем, в офисе у Папы. Здесь было небо свое особое — воображаемое, плод чистого художественного вымысла, и поэтому более реальное, чем любые имитации и даже сама реальность, настоящий шатер, внутри которого любой человек чувствовал себя рожденным для вечной жизни. Быть может, таким небо открывалось взору человека десятки веков назад. Таким было первозданное девственное небо Эдема с парящим в нем белым голубем.

Между тем микрофоном завладел один из лидеров России. Это был довольно молодой человек с ясным, даже глупым взглядом голубеньких глаз. Выдвиженец местных органов самоуправления. Фамилия у него была до того простая, что постоянно забывалась. Судя по всему, это был очень деятельный и многообещающий молодой человек, несмотря многочисленные, хотя и мелкие речевые дефекты, на какой-то неуловимый тик, что ли. Я обратил на него внимание еще на давешних манифестациях. Мелькал он и по телевизору. Он всегда находился в окружении бандитских рож, но у самого был такой убогий вид, что если он и был способен на преступление, то толком сумел бы обокрасть разве что собственную маму. Возможно, будучи ребенком, он пытался промышлять мелочью по карманам в школьной раздевалке, но, безусловно, тем дело и ограничилось, поскольку его всегда ловили и, наверное, били по голове. Глядя на него, нельзя было не удивляться, как такие молодцы вообще попадают в лидеры. Однако все в один голос уверяли, что теперь он ни больше, ни меньше, как правая рука нашего народного кандидата. И, действительно, он сопредседательствовал на заседании. Факт есть факт. Про себя я называл его Петрушкой. Так окрестили его наши старички, которым он, видимо, напомнил чертика — того самого, который выскочил в Новый год из Папиных напольных часов. Ну да Бог с ним… Я слушал его вполуха. Он добросовестно излагал то, что я уже раз сто слышал от своих домашних.

Я вернулся к осмотру прекрасного зала.

Внешняя статичность и монументальность интерьера сочеталась с многоплановостью пространства и его внутренней перспективой. Движение и покой загадочным образом сливались друг с другом и проявлялись в новом энергетическом качестве. На самом деле ничего загадочного и сверхъестественно здесь не было. Просто человеческий глаз устроен так, что специфическим образом реагировал на игру линий и цвета, которые и вызывали у человека ощущение движения и полета, что-то вроде головокружения, — в то время как сам человек находился в состоянии покоя. Вдобавок, среди муляжей и портретов были внедрены специальные отражающие поверхности, наподобие небольших, а то и совсем крошечных голографических зеркал, благодаря чему люди, находящиеся в зале, вдруг могли разглядеть в противоположном его конце знакомые глаза — свои собственные глаза; знакомое лицо — свое собственное лицо.

Кроме того, диорамы и выставленные перед ними скульптурные композиции намеренно не были выстроены и выровнены относительно друг друга по одной линии. Некоторые детали выдавались в зал, другие уходили вглубь, образуя трудно распознаваемые ниши по всей высоте зала. В этих хитроумно декорированных нишах располагались небольшие ложи для особо именитых гостей, — так что важные персоны могли при желании появляться и исчезать незаметно для окружающих. В ложах этих будто бы начинался иной, потусторонний мир.

Многие из делегатов уже успели прийти в себя от первого впечатления — от того великолепия, которым им нежданно-негаданно удалось насладиться, — и теперь, возбужденно раскрасневшиеся, поглядывали друг на друга, на новые лица в своих рядах и особенно в направлении многочисленных лож. Глаза у всех празднично блестели. Раньше на знаменитости можно было поглазеть лишь через стекла в кафе аквариума-терминала, а теперь, пожалуйста, их пруд-пруди в партере и в бельэтаже, — не говоря уж о тех, что царственно расположились в экзотических ложах. Правду сказать, я и сам давненько не варился в таком насыщенном растворе. Даже на правительственных приемах по случаю массовых награждений публику старались приглашать одного круга, дабы не провоцировать столкновения между кланами, но сегодня сошлись буквально все: банкиры, несколько членов правительства, духовенство, депутаты, телемагнаты, компьютерные короли, генералы и адмиралы, артисты, музыканты, журналисты, издатели и даже модные писатели. Последние приглядывались к собранию особенно зорко, словно мысленно накатывая главы будущих произведений. Как-то неловко становилось, когда ощущаешь на себе беззастенчивое глазение этих деятелей пера и кинжала, охотников за сильными впечатлениями. Значительные персоны и знаменитости испытывали своеобразный кураж оттого, что оказались погружены непосредственно в гущу народную. Не знаю почему, но у меня сразу создалось впечатление, что все эти люди, обладающие звериным чутьем и зверским аппетитом пожаловали сюда в предчувствии какого-то эпохального дележа.