с ними в участок. А как я могу идти, если у меня сию минуту пароход отправляется? Я им так и сказал, но они меня не послушали.

— А потом?

— Ну, тут пришлось мне с ними подраться. Дал тому и другому в морду и — ходу. Они хотели поймать меня, да где таким слонам угнаться за мной?

— Ты просто хулиган, вот что я тебе скажу, — с досадой крикнул Белдав. — Тут из-за тебя поседеешь, раньше времени в могилу сойдешь. Убирайся с глаз долой!

Джонит послушно удалился. Но когда два часа спустя он со своей сменой направился в котельное отделение, Белдав позвал его в салон, налил пивной бокал водки и подал Джониту.

— На, поправляйся. Голова, небось, гудит, как динамо-машина?

— Теперь уже перестала, — ответил Джонит, ставя пустой бокал на стол. — Спасибо, господин капитан, очень вкусная у вас водка.

— Думаешь, еще налью? Хватит. Иди работай. И больше чудес не устраивай.

— Постараюсь.

Пьяница пьяницу всегда поймет и посочувствует, когда ему плохо.

Иванов сдержал слово. Джонита назначили в смену второго механика. Приняв вахту у топок, он, как обычно, сначала вычистил топку. Это самый трудный процесс в четырехчасовой вахте кочегара: нужно выгрести золу и шлак, одновременно поддерживая в остальных топках пар, обеспечивающий нормальный ход судна, и после этого опять довести огонь в вычищенной топке до нужной температуры. Именно этот момент и выбрал первый механик, чтобы проверить способности своего врага на работе. Когда Джонит спустился вниз, чиф уже расхаживал по котельной, хотя сейчас и не была его смена, и вообще механики несут вахту у машин; в кочегарку они спускаются лишь в случае каких-либо неполадок — когда упущен пар или еще что-нибудь.

Джонит, сделав вид, будто не замечает присутствия чифа, принял топки, разбил крупные куски угля и усилил огонь в двух топках, в которых надлежало поддерживать пар, пока чистится третья. Затем взялся за лом. Напрасно Дембовский придирчиво следил за его работой, напрасно ожидал, что ему удастся подметить какую-нибудь ошибку или упущение, к которым можно было бы придраться, — Джонит виртуозно справлялся со своими обязанностями. Стрелка манометра во время чистки топки не упала ни на одно деление, хотя в этом совсем не было надобности: при чистке топок пар можно немного спускать. Пока трюмный заливал водой вытащенные из топки куски шлака, Джонит накидал уголь в остальные две топки, разрыхлил его ломом, открыл дверцы поддувала, и белое пламя опять стало лизать стенки котлов и жаровые трубы. Закончив чистку и нагнав огонь во всех трех топках, Джонит опередил товарища по смене на десять минут. Он уселся на насосный ящик, скрестил руки на груди и стал насвистывать старый матросский вальс.

Дембовский порылся в куче золы, в надежде найти кусок несгоревшего угля, но, не обнаружив ничего, разочарованный, ушел в машинное отделение.

На следующее утро, когда Джонит нес в камбуз. Кофейник, он встретил у бункерного люка Дембовского. Чиф повернулся к Джониту спиной и не ответил на его утреннее приветствие.

«Ну что ж, раз так, пусть будет так…» — решил Джонит и после этого никогда больше не здоровался с чифом. Позже Дембовский, правда, пожалел о своей опрометчивости и пытался исправить ее: он каждое утро ожидал появления Джонита на палубе, старался смотреть на того как можно приветливее и ждал, что Джонит поклонится ему, но надежды оказались тщетны. Кочегар, просто не замечал его. Создавшееся положение было очень неприятно Дембовскому, ведь с остальными начальниками Джонит здоровался, и о том, что он бойкотирует чифа, скоро стало известно экипажу. Как исправить положение? Помириться с Джонитом, извиниться, признать свою неправоту мешало самолюбие. Обратиться к капитану и просить, чтобы он заставил выполнять элементарные правила вежливости, предусмотренные дисциплиной? Но этим он поставил бы себя в смешное положение и признал бы свою беспомощность.

Этот крепкий орешек Дембовскому пришлось раскусывать одному, как бы неприятно и трудно ни было. На первый взгляд, если рассуждать здраво, — мелочь, и все же как она осложняла и портила жизнь!

5

Плавание было удачным, только у мыса Нордкап пароходу пришлось в течение двух дней бороться с норд-вестом, да у побережья Англии он попал в густой туман. На восемнадцатый день после выхода из Архангельска «Пинега» добралась до Саут-Шилдса.

Ингус, окончив вахту, как большинство моряков в конце плавания, привел в порядок каюту и себя: надел чистое белье, побрился и написал письмо отцу. Завершив все дела, он вышел на палубу подышать свежим воздухом. Мигали огни дальних маяков, со стороны моря прошел пароход с зелено-красными сигнальными огнями, и скудной иллюминации земли сверху отвечало величественное сияние небесного свода. Лениво фосфоресцировала спокойная вода. Где-то шла война, рвались гранаты и тысячи людей стонали в муках предсмертной агонии, а здесь, на море, был безмятежный покой, спокойные воды и звездное небо, полуночная тишина и свобода уединения. Внизу, в недрах парохода, билось его громадное сердце, мощная дрожь сотрясала гигантский металлический корпус, труба извергала темно-серое дыхание. Ингус, замечтавшись, смотрел на игру фосфоресцирующей воды. Ему вспомнились вдруг южные моря, прекрасные острова за Атлантикой и гибель «Дзинтарса». Старый Кадикис, черный Джо, юнга и слепой Цезарь — где-то вы, товарищи прежних дней? На какой берег вынес Гольфстрим ваши бездыханные тела? Вас уже нет, а Ингус Зитар на палубе «Пинеги» вспоминает о прошлом и смотрит вперед, в неизвестное будущее. Жизненный поток увлек его, и он не может связать прошлое с настоящим.

Справа, шагах в десяти от Ингуса, визжала ручная лебедка: из котельного помещения вытаскивали золу и шлак. Трюмный медленно вертел ручку лебедки, поднимая ведра, наполненные золой. Он в течение нескольких часов подвозил из междупалубного помещения в бункер уголь, колол крупные куски антрацита, заливал водой шлак, выгребал золу из поддувал и подносил кочегарам свежую воду для питья. Теперь он должен поднять снизу шлак и золу, скопившиеся за смену, — сорок тяжелых ведер. И когда с этим будет покончено, он не сможет лечь на койку и отдохнуть, как его товарищи по смене — кочегары. Он обязан еще подмести кубрик, вымыть посуду и убрать гальюн, потому что завтра пароход придет в порт, а санитарная полиция требует строгого соблюдения чистоты на пароходах. Возможно даже, что этому пареньку совсем не удастся отдохнуть. А он так устал, истомился без сна, что глаза сами собой закрываются, но он даже сонный не выпускает ручку лебедки. Всякий раз, когда ведро поднято наверх, он берет его обеими руками и, прижав к себе, несет через палубу в ящик для золы. Зола залита водой,