Представление о последнем пристанище Шамиля можно получить из следующего описания. Перпендикулярные укрепления, венчавшие скальные стены, возвышались с каждой стороны на высоту от 900 до 1500 метров. Западная верхняя точка возвышалась над уровнем моря на 2350 метров. Внутри этих стен в земле были сделаны углубления, а центральный гребень спускался от самой высокой точки. Полностью отгороженный от хаотично возвышавшихся гор, хорошо обеспеченный питьевой водой, имеющий возможность выращивать овес, ячмень и другие культуры, Гуниб в дни, когда еще не существовало дальнобойных орудий, был естественной крепостью, которой не хватало лишь хорошего гарнизона, чтобы стать неприступной. Однако по зрелом размышлении становилась очевидной полная безнадежность попытки Шамиля защитить его силами всего лишь четырехсот человек. Кстати, его штурмовали одновременно несколько рот и даже батальонов в десяти местах, и вполне достаточно лишь упомянуть, что на каждую штурмующую колонну приходилось всего лишь 40 защитников, если бы они были сосредоточены в одном месте. А они были рассредоточены по всему периметру в 20 верст маленькими группами, причем каждая была изолирована от других. С 40 000 защитниками Гуниб мог бы быть неприступным; с четырьмястами – успешная оборона была исключена. По крайней мере одной из колонн удалось бы взять эту крепость, и тогда все защитники должны были собраться в одной точке, оголив остальные позиции.

Палатка Шамиля стояла посередине плато лицом к узкой стороне горы, выходящей на Кара-Койсу, и, когда Барятинский въехал на плато, он, должно быть, видел движение в русском лагере и восторженные крики солдат, приветствующих своего любимого командира. Без сомнения, его одолевали мрачные и горькие мысли. 30 лет прошло с тех пор, как, горя религиозным фанатизмом и любовью к свободе, он вместе с Кази-Муллой поднял знамя священной войны. Все это время он оставался верным своему делу и самому себе. При жизни первого имама он служил ему с редкой преданностью и только чудом не разделил его судьбу. Во время короткого правления Хамзада он также демонстрировал редкую верность, хотя и сам мог бы претендовать на то, чтобы стать преемником первого имама. Глава правоверных с 1834 года, он достиг потрясающего успеха, и это было в основном его личной заслугой. Теперь, после трех десятилетий борьбы против колоссальной мощи России, он оказался перед лицом окончательного поражения и винил в этом самого себя. С этим выводом не может не согласиться беспристрастный историк: его собственная жестокость во многом спровоцировала падение, но главные причины неудачи находились вне его контроля.

Мы знаем, что мюридизм начался как движение, нацеленное на религиозную реформу, основанную на мистических идеях тариката. Но мистицизм хорош только для отдельных людей и не может принять форму веры или управлять судьбой стран. По мере распространения движения его лидеры скоро увидели, что для массы сторонников они должны подогнать свое учение под основы шариата. А с того момента, когда они поставили перед собой цель – политическую независимость, светский элемент стал неизбежно преобладать над духовным, и закон Мухаммеда стал инструментом земных устремлений и амбиций. Это был естественный процесс, и русские авторы не правы, когда обвиняют лидера мюридов в лицемерии или когда отрицают наличие патриотизма у горцев лишь на том основании, что у них он был ограничен узкими рамками общин, на которые с незапамятных времен было разделено их общество.

Шамиль потерпел поражение, потому что победить было просто невозможно. С самого начала он должен был сражаться не только против России, но и против гораздо более серьезного врага – внутренней междоусобицы. В силу обстоятельств он не мог победить ни одного врага, ни другого. Если бы весь Кавказ был населен одним народом, то под руководством такого лидера он, безусловно, выстоял бы против любой внешней силы. Как бы то ни было, частичный успех, который сопутствовал усилиям Шамиля по объединению Кавказа, был достигнут благодаря тому факту, что он все время вел героическую борьбу за независимость: ничто более не могло бы примирить гордых горцев с таким деспотизмом. И все же в конце, по иронии судьбы, только Россия получила выгоды от всех его усилий и борьбы. И сам Шамиль первым понял это, когда был в ссылке в Калуге. Он признал, что жестоко насаждаемые им административные меры облегчили русским завоевателям поддержание мира в регионе, который они с таким трудом завоевали. Однако он до некоторой степени приучил племена к дисциплине, научил их сражаться вместе за общее дело, несмотря на явную враждебность друг к другу. Получается, как это ни парадоксально, что мюридизм был не врагом, а инструментом русского господства.

Бессмысленно задаваться вопросом, до какой степени личные амбиции руководили действиями Шамиля. Его основной целью было достижение национальной независимости, и единственное, при помощи чего можно было достичь этой цели, – это объединение всех племен на основе слепого следования законам шариата и подчинения его приказам. Для этого он не щадил усилий, не упускал ни единой возможности, не останавливался ни перед чем – даже перед самыми жестокими мерами. Он достиг значительного успеха, но больше внешнего, чем реального, потому что даже в зените своей славы и власти, когда на поле боя были одержаны блестящие победы, элементы раздора все равно присутствовали, скрытые под внешним спокойствием. Чтобы сохранить свою власть, он должен был действовать с безжалостной жестокостью, и апологет свободы, как водится, стал самым деспотичным из тиранов. Даже это могло бы сойти ему с рук, если бы он сосредоточил всю власть в своих руках, но он делегировал значительную ее часть сыну, Кази-Мухаммаду, своим любимым наибам и ближайшему окружению. Все эти люди злоупотребляли этой властью, а необузданные горцы стерпеть этого не могли. Добавьте к этому напряжение долгой войны – не было ни аула, ни дома, где бы не потеряли отца, брата, мужа или сына. Были уничтожены целые семьи, сожжены целые деревни, целые общины – поля стояли неубранными, виноградники – неухоженными, а фруктовые сады погибали без заботливых человеческих рук. И все это в Дагестане, на родине Шамиля, где его правление, по крайней мере, не оспаривалось никем. В долинах Чечни дело обстояло еще хуже, потому что этот несчастный народ подвергался гонениям и со стороны врагов, и со стороны друзей. Если же мы примем во внимание результаты жестокости Шамиля, кровной вражды и огромных денег, которые Россия тратила на поддержку своих местных пособников-добровольцев, проводников, легкой кавалерии, шпионов и предателей, – то мы с легкостью поймем, что дело Шамиля с самого начала не имело перспективы. И не стоит удивляться, что в течение 30 лет войны и внутренней тирании мюридизм, сначала потеряв свое религиозное влияние, растерял и свою политическую привлекательность. И в Чечне, и в Дагестане мужчины и женщины были доведены до отчаяния нищетой и репрессиями и в конце концов с радостью сбросили с себя груз мюридизма и склонили голову перед русским игом.

Стоя на скалистом выступе Гуниба в тот августовский день, Шамиль знал, что пришел конец, что на этот раз спасения не будет. Однако его гордый дух не мог смириться с мыслью о добровольной сдаче, и он приготовился защищаться до конца и умереть с саблей в руке.

Но этому не суждено было случиться. Накануне дня рождения императора, 25 августа, Барятинский завершил подготовительные мероприятия и отдал приказ о наступлении. Рано утром под покровом тумана отважные батальоны со всех сторон двинулись на штурм горы и соединились на верхнем плато. Шамиль отошел в аул. В одном месте сотня мюридов, окруженных торжествующими русскими, сражались как герои и погибли до последнего человека. В другом месте горстка храбрецов попыталась остановить натиск Апшеронского полка – все они были убиты. С ними погибли 300 женщин, которые сражались не менее яростно, чем их мужья и братья. Пришел конец. Барятинский, стремясь взять Шамиля живым, отдал приказ всеми силами добиться капитуляции врага. Вероятно, если бы Шамиль был один, он бы сражался с врагами до конца и погиб бы, как Кази-Мулла в Гимрах. Но с ним были его жены и дети и несколько преданных ему жителей аула. Он знал, что, если начнется настоящий штурм, все они погибнут. И он наконец сдался. Он выслал вперед двух своих товарищей, чтобы обговорить условия сдачи. Естественно, русские потребовали безусловной капитуляции. Затем полковник Лазарев, который лично знал Шамиля, прошел в аул и, пообещав сохранить жизнь ему самому и его женам, убедил его сдаться. Обуреваемый самыми противоречивыми чувствами, Шамиль сел на коня, но проехал совсем немного, когда русские солдаты стали насмехаться над ним. Шамиль натянул поводья и хотел вернуться в аул; но ловкий и жилистый Лазарев рванулся вперед и заставил его вернуться, весьма вовремя заметив, что смех – это знак уважения к нему. В сопровождении 50 мюридов Шамиль направился к лесу, где его уже ждал Барятинский. Шамиль спешился и подошел к победителю, сидевшему на камне. Барятинский обратился к нему по имени и сказал, что лично гарантирует безопасность Шамилю и его семье. Однако, так как Шамиль сам отказался от предложенных ему условий, теперь все зависело от воли императора. Суровый имам молча склонил голову, и его увели. На следующий день его увезли в Шуру, а оттуда – в Россию, где позже к нему присоединилась и его семья[139].