Высотное здание «Капролактам-Синтеза» (33-й цех) было построено в 1946/47 годах почти исключительно силами немецких военнопленных. Автор также принимал в этом участие. В 2000 году сооружение больше не функционировало.

Автор с младшим сыном Николая Павловича Телегина. Его зовут Павел Николаевич.

Павел Николаевич предложил мне найти дом его отца. И я его нашел, несмотря на то, что дом раньше был тёмно-коричневого цвета.

Автор с подругой в день рождения 2008 года.

Шесть лет, проведенных в плену, конечно же, не смогли не повлиять на всю мою дальнейшую жизнь. Одним из этих последствий был кошмарный сон, который преследовал меня, по крайней мере, лет 30: Я нахожусь дома, но знаю, что прибыл из плена только на побывку и должен снова возвращаться. Попытка сбежать преследуется со всех сторон какими-то монстрами, которые вытянулись напротив меня с винтовками. На винтовках примкнуты типичные советские штыки. Я убегаю и кричу о помощи, но мой крик застревает в горле. Наконец я падаю как парализованный. Монстры сгрудились надо мной. Весь в поту, я просыпаюсь и долго не могу заснуть.

Сначала этот кошмар снился мне минимум раз в неделю. Потом частота пошла на убыль, и в 70-е годы свелась к нулю.

Четыре года из шести лет плена я провел в Горьковской области (Нижний Новгород), годы взросления, во время которых человек обладает особенно большой восприимчивостью и впечатлительностью. Эти годы оставили за собой незабываемые впечатления, немалое число из которых отличается позитивным характером. До сегодняшнего дня во мне осталась тоска по просторам страны, где небо намного выше, а облака намного больше, чем на моей родине. Не забыть девственную природу Перехваткино, не забыть вида на слияние Оки и Волги у высоких берегов Нижнего Новгорода.

Я узнал и оценил русских людей и представителей других национальностей Советского государства, получил удовольствие от изучения классической русской, а также некоторых работ советской литературы. Особенно большое впечатление произвел на меня Максим Горький, в работах которого я обнаружил типы выражения и диалект русских людей моей окрестности. В них я понял тонкости оригинального текста, которые даже самый талантливый переводчик не сможет «переложить» на немецкий. Это особо касается автобиографического романа Горького «Мои университеты». Как и главный герой романа, я пострадал во время моих «университетских лет» не меньше. Но с другой стороны многое и почерпнул.

Я в течение четырех лет перенимал фонетику русского языка от людей, которые на родине Максима Горького жили на «самом дне». Слухи о том, что Горький там, на самом дне, никогда не жил, и что, собственно, ни о какой автобиографической работе не может быть и речи, я опущу. О том, какое сильное влияние оказал на развитие моего русского языка Нижний Новгород или, пусть, Горьковская область, можно показать на одном маленьком примере:

Одним из первых заданий вернувшегося на родину новоиспеченного переводчика явилась выписка пропуска для посещения представителей моего работодателя советской военной администрации в Берлине-Карлхорст. Для этого я должен был лично прибыть к коменданту города. Он принял меня дружелюбно, и, выслушав мое изречение, спросил: «Скажи-ка дружок, собственно, откуда ты?»

Смысл вопроса мне тут же стал ясен. Его не интересовало, с какого ведомства я был, а интересовала местность, в которой я провел последние годы.

И я ответил: «Из Горьковской области».

Тут он громко засмеялся и добавил: «Вот я и слышу!»

Совсем незадолго до освобождения я познакомился с одним русским, который хорошо выучил распространенный в Кримичау саксонский диалект. От него я узнал, какая музыка нравится коменданту города, который, как он пояснил, сам был из Горького.

Итак, я говорил на языке «моих университетов», и не хотел бы заканчивать мой рассказ, не упомянув о факультете, на котором я слушал «лекции о жизни».

Русский язык

Когда я объясняю, что у меня никогда не было возможности посещать уроки русского языка в каком-нибудь учебном заведении, то мне, естественно, не верят. Когда мне в 1955 году удалось перевестись с заочного отделения на последний курс очного отделения техникума машиностроения Магдебурга, там русский был одним из обязательных учебных предметов. И после того, как я «активно» поучаствовал на нескольких уроках этого предмета, то доцент пригласил меня на беседу с глазу на глаз и сделал компромиссное предложение:

«Гарантирую Вам в конце семестра оценку „отлично“ и за это прошу Вас данный предмет более не посещать».

Я с радостью согласился с этим предложением, а доцент снова уверовал в свой профессионализм. Квалификация многих преподавателей русского была тогда еще не очень высокой.

Техническим переводчиком меня приняли в начале мая 1949 года, т. е. меньше месяца после возвращения на родину на основании моего заявления о том, что необходимые знания и навыки приобрел за годы плена. И тот факт, что я через четверть года был переманен за «дополнительную сотню марок к месячному окладу» другой организацией, находившейся в одном и том же здании, что и наша, может служить доказательством того, что в то время я находился на неплохом профессиональном уровне.

Для изучения языка я поставил перед собой в плену две цели: в 1943 я хотел быть независимым от переводчиков-военнопленных, которые считались в Вермахте немцами первой категорией, но в плену старались доказать, что являются поляками или чехами именно тем, что к товарищам обращались явно враждебно.

Это у меня получилось. А когда в 1945 году окончилась война и стало известно, что моя родина находится в советской оккупационной зоне, то появилась и вторая цель: достичь квалификации профессионального переводчика, что обеспечит карьеру. Н. П. Кабузенко внес большую лепту, чтобы я сделал ударение на технический перевод.

С самого начала я недооценил одну важную вещь в области изучения языка — контакта с русскими людьми и русскоговорящими представителями других национальностей Советского Союза. Я лишь догадывался, что пребывание в чужой стране оставляет после себя глубокие впечатления только тогда, если возможен обмен информацией и мыслями с жителями этой страны. Этот источник я открыл для себя инстинктивно и благодарен этому обстоятельству.

С 1953 года — по совместительству, а с 1954 года — профессионально, я стал жить от перевода русских книг на тему металлургии и машиностроения. Всего было 13 книг, добрая половина из которых очень быстро была продана, получив от западно-германской прессы позитивные рецензии. Один из немецких рецензоров так охарактеризовал мой первый перевод книги: «Примечательно, что в данном переводе сбережен немецкий технический язык, и в отличие от других работ восточно-германских переводчиков, здесь отсутствуют обычно имеющие место руссицызмы». Это привело к дальнейшим заказам.