Мнение, будто в комедии княгини «русской действительности и слыхом не слыхать»{788}, давно вызывает справедливую критику: барин, обираемый лакеем-французом, очень характерен для отечественной жизни того времени. Но заметим — это общая тенденция для комедии Просвещения. Шарлатаны, ловкие вымогатели, втершиеся в доверие к простакам, присутствуют и на французской, и на английской сценах, и в русских комедиях Екатерины II, с которыми текст Дашковой имеет много перекличек.

По-настоящему русским, новым, нигде дотоле не опробованным является главный ход автора — помещение в центр событий женщины, превращение ее в основного персонажа. Это не страдающая от чьего-либо деспотизма героиня, а властная, уверенная, богатая сама себе госпожа. Дама средних лет, многое пережившая и утвердившаяся в своих принципах. Деловая. Обремененная заботой о многочисленной родне и немалом хозяйстве.

Эдакая фонвизинская Простакова, только со знаком плюс. От ее действий, решимости зависит всё мироздание в пределах пьесы. Такой образ был поистине прорывным для отечественной литературы. К сожалению, скромные художественные достоинства пьесы не позволили ему как следует утвердиться. Но для России он не был чужим. Имея в виду себя, Дашкова не заметила, как привела на подмостки господствующий в тогдашнем дворянском обществе тип матушки и тетушки.

Для самой Дашковой образ главной героини был автобиографичен. У Решимовой две племянницы. Одна по своей воле вышла замуж за Тоисиокова и теперь несчастна. Другая, более скромная и робкая, живет у сестры и наблюдает «неустройство» ее дома. Через пару женских персонажей автор показывал и промах Анастасии, и то, как счастливо события могли бы развиваться, покорись она воле матери. Госпожа Тоисиокова и Флена Осиповна — раздвоившийся на сцене единый человек, каждая из половинок которого выбирает свой путь. «Крушусь о сестре твоей, — говорит Решимова племяннице, — но кто же виноват? Сама выбрала, влюбилась в болвана и ускорила выбором своим мое решение. Ты, мое любезное дитя, не погуби себя так же».

Дашкова не стеснялась заявить, что больше всех добродетелей ценит послушание. Восхищаясь Фленой, Решимова замечает: «Она у меня маленькая по ниточке ходила». Жених племянницы роняет: «Ее нрав более умягчается повиновением». О своем муже героиня отзывается: «Он, покойник-свет, был преумный человек, никогда из воли моей не выступал». Может показаться, что эти слова — попытка посмеяться над собой. Но финал показывает: самоиронии не было. Герои по очереди восклицают: «Спокойствие наше зависит от решения тетушки!»; «Оставим лучше тетушке на волю, она лучше нас решить изволит!»

Героиня на сцене, а Дашкова в жизни не замечают, как удобна для окружающих такая позиция.

Ведь сколько бы «тетушка» ни порицала «племянника», его разоренной жене она жалует 30 тысяч рублей содержания. Сумма совпадает с долгами Анастасии. Героиня со сцены признается: «Духом я измучена». Ей хочется, чтобы родные люди «ходили по ниточке». Но за их отказ от самостоятельности приходится платить — не только деньгами, но и душевными силами, вечными ссорами с детьми, которые одновременно и рвутся к личной свободе, и сидят на шее. Страхом за их будущее — ведь они так и не научились ни за что отвечать. А мать стареет…

Тем временем самый сильный удар нанесла все-таки не Анастасия — отрезанный ломоть, — а Павел, с которым княгиня связывала все свои надежды.

Сын женился.

«В Киеве ему приглянулась одна девочка, дочь облагороженного чинами купца Семена Никифоровича Алферова, — писал Ф.Ф. Вигель, отец которого некоторое время водил с Дашковым дружбу. — По… примеру английских лордов, коим он старался подражать и кои часто ничтожных тварей… возводят в звание супруг своих, он долго не задумывался, взял да и женился, не быв даже серьезно влюблен»{789}.

Дашкова описала в мемуарах, каково было от чужих людей узнать о свадьбе Павла. Как-то, выходя от государыни, она встретила одного из вельмож, который сказал ей: «Я получил письмо из Киева, в котором мне пишут, что ваш сын женился». Знакомый хотел поздравить княгиню, но увидел, что она бледна, как мел.

«Я чуть не упала в обморок, — вспоминала Дашкова, — но собралась с силами и спросила имя невесты. Он мне назвал фамилию Алферовой… У меня сделалась нервная лихорадка, и в течение нескольких дней мое горе было столь велико, что я могла только плакать. Я сравнивала поступок сына с поведением моего мужа относительно своей матери… Я предполагала, что заслужила больше своей свекрови дружбу и уважение своих детей и что мой сын посоветуется со мной, предпринимая столь важный для нашего общего счастья шаг, как женитьба. Два месяца спустя я получила письмо, в котором он просил у меня разрешения жениться на этой особе, тогда как весь Петербург уже знал о его нелепой свадьбе и обсуждал ее на всех перекрестках»{790}.

То, что мать разузнала об «этой особе», способно было бросить в дрожь и менее впечатлительную женщину: «Невеста не отличалась ни красотой, ни умом, ни воспитанием. Ее отец был в молодости приказчиком и впоследствии служил в таможне, где сильно воровал».

Окружающие пытались успокоить княгиню и склонить к примирению с сыном. Не тут-то было. Командир Павла Михайловича пробовал заступиться за молодых. «Одновременно с его письмом я получила и послание от фельдмаршала графа Румянцева, в котором он говорил мне о предрассудках, касающихся знатности рода». Это еще больше распалило Екатерину Романовну. «Я ответила ему в насмешливом тоне… что в числе безумных идей, внедренных в моей голове, никогда не существовало слишком высокого мнения о знатности рождения». Это, как мы знаем, неправда.

«Сыну своему я написала… “Я знаю, что Вы уже женаты несколько времени; знаю также, что моя свекровь не более меня была достойна иметь друга в почтительном сыне”». Ларчик, между тем, открывался просто, но мелодия его замка была очень печальной. Несмотря на все жертвы, которые княгиня принесла во имя воспитания детей, ее своенравный характер вызывал у сына страх. Никак не дружбу. Он решил жениться по любви. Но, сделав выбор, не нашел в себе мужества открыто объявить об этом матери.

Не один Румянцев пытался примирить княгиню с сыном. Гавриил Романович Державин, в тот момент еще дружественно настроенный к Дашковой, обратился к ней в стихах:

Пожди, — и сын твой с страшна бою

Иль на щите, иль со щитом,

С победой, с славою, с женою,

С трофеями приедет в дом;

И если знатности и злата

Невестка в дар не принесет,

Благими нравами богата,

Прекрасных внучат приведет.

Утешься и в объятьи нежном

Облобызай своих ты чад…

Совет был неисполним. Для княгини разверзлось небо.

Часто повторяют: такую ли невестку хотела видеть Екатерина Романовна? Не задаваясь вопросом: а хотела ли видеть вообще? Нет сведений о том, чтобы Дашкова подыскивала Павлу партию, хотя в ее нынешнем, высоком положении она могла рассчитывать на самые выгодные варианты.