— Так, значит, Эрик продолжает спускать свои золотые цацки? — спросила Орыся.

— И ещё как! Представляешь, вчера продал Решилину перстень. Жаль, что меня при этом не было, непременно бы перехватил! И как только не стыдно этому богомазу! Облапошил парня, как младенца! Перстень стоит раз в пять дороже, чем отвалил денег Решилин.

Скворцов-Шанявский постепенно успокоился. И поторопил Орысю:

— Давай, давай за денежками!

Орыся стала одеваться. Кто-то позвонил Скворцову-Шанявскому, и тот срочно уехал. Орыся взяла хозяйственную сумку — профессор наказал купить к ужину ряженку, так как расшалился его жёлчный пузырь, — в неё она положила изящную индийскую сумочку из змеиной кожи, в которой находились паспорт и аккредитив.

До сберкассы было три остановки на автобусе. Орыся сошла на одну раньше, забежала в молочный магазин. И уже после этого отправилась за деньгами.

В кассе народу было немного. Почти все стояли к окошечку, где принималась плата за коммунальные услуги.

Когда контролёрша услышала, какую сумму снимает с аккредитива Орыся — пятьдесят тысяч — она с любопытством глянула на неё, но ничего не сказала. Но вот взгляд кассирши, отсчитывающей ей деньги, Орысе не очень понравился. Кассирша была не то грузинка, не то армянка, с большими выпученными глазами. Они словно гипнотизировали.

Все деньги были сотенными купюрами и в банковской упаковке. Орыся спрятала их в индийскую сумочку, а вот в хозяйственную класть не решилась. Так и села в автобус: в одной руке хозяйственная сумка, в другой — с деньгами. Опустив пять копеек в кассу, оторвала билет. Через остановку кто-то передал мелочь за проезд. Орыся находилась ближе всех к кассе. Чтобы было удобнее действовать, она опустила сумочку с деньгами в хозяйственную. И уже не вынимала её оттуда: ехать оставалось всего одну остановку.

Дома она вынула ряженку, а хозяйственную сумку поставила в комнату профессора, для спокойствия проверив индийскую сумочку. Все на месте, замок защёлкнут.

Потянуло в сон. Такая уж появилась у неё привычка в Южноморске: обязательно прикорнуть днём часика полтора-два.

Тут приехал Вадим.

— Умираю от голода! — объявил он прямо с порога. — Давай что-нибудь посущественнее.

— Надо было есть вовремя, — поворчала скорее для порядка Орыся.

— Вовремя! — хмыкнул шофёр. — Шеф посылал в одно место…

— Ладно, сейчас.

Орыся пошла на хозяйскую половину. Элефтерия Константиновна разогрела голубцы. Когда Орыся принесла их Вадиму, тот вмиг разделался с ними и снова куда-то умчался.

И только она прилегла, в дверь постучали. Пришёл Жоголь. Вид у него был до крайности озабоченный.

— Прости, Орысенька, что беспокою тебя, но позарез нужно позвонить в Москву, — сказал он.

— Ради бога, — кивнула Орыся на телефон.

— Понимаешь, с переговорной звонить — как на улице, — продолжал оправдываться Леонид Анисимович, набирая код и номер Москвы.

Орыся поняла, что он хотел бы поговорить без свидетелей, и, найдя какой-то предлог, вышла в сад.

Жоголь говорил минут пятнадцать. Появился он на крыльце какой-то странный, с растерянной улыбкой на лице.

— Ну, слава богу, слава богу, — проговорил Леонид Анисимович, прислоняясь к косяку.

— Добрые вести? — встрепенулась Орыся.

— Боюсь даже поверить, — ответил Жоголь. — Понимаешь, дома, в почтовом ящике, нашли записку от Михаила.

— Жив, значит? — обрадовалась за Жоголя Орыся.

— Жив, жив, и это самое главное, — вздохнул он. — А остальное — непонятно…

— Что именно?

— Записка странная. Дословно пишет: «Дорогая мама, не переживай, я здоров. Но не ищи меня. Твой любящий сын». — Жоголь сдавил пальцами лоб. — Хоть бы дал знать, где он, почему не хочет объявиться? Может, ему очень худо, может, нужна моя помощь!

— А из-за чего Миша сбежал? — осторожно спросила Орыся. — Ссоры никакой не было?

— Какая там ссора! — отмахнулся Леонид Анисимович. — Голоса на него никогда не повысил!

— Тогда что же? — допытывалась Сторожук.

— Этого, милая Орыся, я и сам не пойму. Все пытался разобраться, но… Наверное, трудно понять их, молодых. — Жоголь хрустнул суставами пальцев. — Ладно, будем надеяться, что благоразумие возьмёт верх. Я вот думаю, как воспримет эту весточку от сына жена. Конечно, обрадуется, но, с другой стороны, почему Миша запрещает его искать? Может, попал в руки каких-нибудь страшных людей? — Он с грустью посмотрел куда-то вдаль. — Вот так расти ребёнка, заботься, а что тебе уготовила судьба — бог весть…

Орыся постаралась успокоить Леонида Анисимовича, что, мол, обойдётся. Он простился с ней все ещё озабоченный и печальный, даже забыл прихватить клетчатую сумку на колёсиках, с которой пришёл. Орыся напомнила ему о сумке, оставленной в комнате. Жоголь забрал её и вышел со двора.

Орыся снова прилегла, заснула наконец. Ей приснился нехороший сон. Неведомо, в каком городе — то ли в Трускавце, то ли в Средневолжске, а возможно и в Южноморске — она увидела на улице в толпе своего Димку. Бросилась к нему, но сын затерялся среди людей. Сколько она его ни искала, нигде не могла обнаружить. И вдруг отчётливо и безнадёжно, как это может быть только в сновидении, Орыся поняла: утрата её окончательна. Ей захотелось плакать, но слезы не шли. Отчаяние перехватило горло. Кто-то тронул её за плечо и спросил:

— Где?

— Не знаю, — пробормотала она.

— Где деньги? — снова прозвучал голос Скворцова-Шанявского.

Орыся с трудом расклеила веки, все ещё не понимая, что с ней происходит. Явь медленно входила в сознание.

— Ты что, не ходила в сберкассу? — стоя над ней, спросил Валерий Платонович.

Тут только она окончательно проснулась, тяжело вздохнула, стряхивая с себя дурной сон, и сказала:

— Была, была… Там, в индийской сумочке, в твоей комнате. За шкафом.

Профессор вышел. Сторожук поднялась с постели, поправила причёску. Скворцов-Шанявский вернулся через минуту. В руках у него была сумочка из змеиной кожи.

— Что это? — зловеще спросил он, показывая какие-то пачки.

— Как что — деньги, — ответила Орыся.

В комнате был полумрак — днём Орыся зашторивала окна для прохлады.

— Не могла найти другое время для шуток? — вскипел профессор.

— Какие шутки? — удивилась Орыся. — В банковской упаковке, сторублевки…

— Сторублевки?! — завопил Скворцов-Шанявский, швырнув в неё сумочку с пачками.

Сумка шлёпнулась на пол, и бумажки разлетелись по комнате. Сторожук невольно нагнулась, подняла несколько штук и обомлела.

Это были листки перекидного календаря.