— Когда возвращаешься? — спросил я.

Куэрелл удивленно уставился на меня.

— Завтра.

Весенний ветерок встряхнул еще голые ветви, пригоршня дождя плеснула позади нас на мраморную стену часовни. Джулиан попытался поддержать меня, но я резко отдернул руку. На мгновение я отчетливо увидел машущую мне рукой Вивьен, идущую ко мне среди надгробий в своем черном шелковом свободного покроя платье и туфлях без пяток на высоких каблуках. Ник, ни с кем не перемолвившись, уже спешил к своей машине. Куэрелл заговорил о такси.

— О нет, — запротестовал я, — мы тебя подбросим. — Джулиан открыл было рот, но ничего не сказал. Куэрелл нахмурился. — Я настаиваю, — заявил я. Даже на похоронах можно доставить себе удовольствие.

Назад ехали довольно быстро, мы с Куэреллом на заднем сиденье, Бланш с Джулианом сидели впереди словно статуи, вслушиваясь в молчание за спиной. Куэрелл с глубоким интересом — ни на минуту не забывает оставаться писателем — вглядывался в мелькающие скучные окраинные улочки, бакалейные лавки, прачечные-автоматы, совсем новые, но уже потерявшие вид торговые пассажи с безвкусными витринами и разносимым ветром мусором.

— Англия, — усмехнулся Куэрелл.

На Сент-Жиль-сиркус мы попали в пробку. Казалось, въехали в самую середину стада больших лоснящихся, нетерпеливо дрожащих зверей, изрыгающих вонючие газы.

— Знаешь, Куэрелл, — предложил я, — пойдем выпьем.

Как это было похоже на добрые старые времена! Куэрелл иронически поглядел на меня. Джулиан уже потихоньку прижимался к обочине. На тротуаре свирепо кружил ветер. Пока Куэрелл возился с мудреной молнией на куртке, я наблюдал, как машина удаляется от нас, осторожно вливаясь в движение; брат и сестра, наклонившись друг к другу, оживленно разговаривали. Вот уж действительно тайная жизнь, жизнь собственных детей.

— Торопятся отделаться, — заметил я. — Теперь мы для них нудные старики.

Куэрелл согласно кивнул.

— Я как раз думал о том, — сказал он, — что моя подружка моложе твоей дочери.

Мы свернули в Сохо. Погода прояснилась, из-за облаков пробилось ясное солнце, и небо над узкими улицами казалось необычайно высоким и стремительно убегающим все выше. Внезапно налетавший ветер крутил на площади головки нарциссов. На углу Уордор-стрит старая карга в чулках шоколадного цвета и бесформенном пальто пронзительно изрыгала проклятия вслед прохожим. На губах пена, в безумных глазах горе. На листе стекла в кузове грузовика вдруг причудливо блеснул солнечный луч. Мимо проскочили две девицы из ночного клуба в шубках из поддельного меха и туфельках на трехдюймовых каблуках. Куэрелл с кислым любопытством посмотрел им вслед.

— Лондон всегда был пародией на самое себя, — пробурчал он. — Нелепая, скверная, неприветливая страна. Тебе следовало бежать, когда была возможность.

Мы пошли по Поланд-стрит. После бегства Боя Лео Розенштейн продал дом. Верхние этажи переделали под офисы. Мы остановились, глядя на знакомые окна. Почему прошлое никогда не отпускает, почему оно должно за нас цепляться, как выпрашивающий лакомство или игрушку ребенок? Мы молча двинулись дальше. На тротуаре крутились крошечные смерчи, поднимая раскачивающиеся спирали пыли и бумажных обрывков. Не хотелось ни о чем думать.

В старом пабе теперь установили механический пинбол. Вокруг него толпились бритоголовые юнцы в широких портупеях и башмаках на высокой шнуровке. Мы с Куэреллом, забытые старые завсегдатаи, надиравшиеся сидя на высоких стульях у стойки, теперь неудобно устроили свои чувствительные зады на низеньких стульях за маленьким столиком у стены, потягивая джин под хриплый галдеж парней в шнурованных башмаках. В темных углах ютились тени минувшего. Как и чудившийся смех. Прошлое, прошлое.

— Ты вернешься? — спросил я. — Неужели не скучаешь, хотя бы по чему-нибудь?

Куэрелл не слушал.

— Знаешь, — сказал он, — у меня была связь с Вивьен. — Он быстро взглянул на меня и, нахмурившись, отвернулся, нервно крутя в пальцах сигарету. — Прости, — добавил он. — Когда вы поженились. Ей было так одиноко.

— Знаю, — ответил я. Он пораженно и обрадованно уставился на меня. Я пожал плечами. — Вивьен рассказывала.

Мимо с оглушительным шумом проехал автобус, отчего пол, стулья и стол мелко задрожали; с верхнего яруса, казалось, в изумлении на нас глазели плоские бледные лица. Сложив губы трубочкой, Куэрелл пустил к потолку тонкую струйку дыма; на плохо выбритой индюшачьей шее торчали клочки седой щетины.

— Когда? — спросил он.

— Что?

— Когда она тебе сказала?

— Разве это имеет значение?

— Конечно, имеет.

Я заметил, что у него дрожат руки; струйка дыма от сигареты дрожала в том же частом ритме. Дым был синий; когда он его выдыхал, становился серым.

— О-о, давно, — сказал я. — На следующий день после бегства Боя. На следующий день после того, как ты вместе с другими решил выдать меня Департаменту.

Около пинбола началась возня, двое парней в шутку затеяли драку, делая ложные выпады, размахивая кулаками и страшно на вид лягая друг друга; остальные, смеясь, подбадривали. Куэрелл допил и, со свистом вздохнув, захватил стаканы и пошел к стойке. Я посмотрел на его нелепый пуховик и замшевые ботинки. Передо мной разверзались одна за другой глубоко скрываемые сущности и других людей, как будто ветром распахнуло дверь, открывая тьму и разгулявшуюся бурю. Проехал еще один автобус с глазевшими на нас уныло однообразными лицами. Вернулся Куэрелл. Когда он садился, я уловил исходивший от него изнутри едва уловимый несвежий запах; возможно, он тоже болен. Смею надеяться, что да. Он недовольно глядел в стакан, словно увидел, что там что-то плавает. На обеих скулах появились розовые, размером в шиллинг, пятна; что это: гнев, раздражение? Волнение? Конечно же, не стыд?

— Как ты узнал? — осипшим голосом спросил он. — Я имею в виду…

— Разумеется, от Вивьен. От кого же еще? Она рассказала мне все, что знала. В тот день. Видишь ли, она была мне женой.

Куэрелл залпом опорожнил почти весь стакан и теперь сидел, наклоняя его из стороны в сторону и глядя, как по дну перекатываются остатки жидкости.

— Знаешь, я хотел оставить тебя в стороне, — сказал он. — Хотел сдать им Розенштейна или Аластера Сайкса. Но они сказали, что должен быть ты.

Я рассмеялся.

— Только сейчас до меня дошло, что именно для этого ты приехал, не так ли? Рассказать мне о вас с Вивьен и… об этом. Представляю твое разочарование, когда оказалось, что все это мне уже известно.

В уголках усохших с возрастом губ появились глубокие, четко очерченные впадинки, делавшие его похожим на старую деву. Наверное, и я должен выглядеть так же. Кого бы видели сии грозного вида юнцы, если бы обратили на нас внимание? Пару унылых старых сморщенных скопцов с их джином и сигаретами, со своими ушедшими в прошлое секретами, своей старой болью. Я подозвал бармена. Это был стройный бледный юноша с кислым лицом и вроде бы развратными манерами; расплачиваясь за выпивку, я легко коснулся его прохладных влажных пальцев, он бросил на меня усталый безразличный взгляд. Помирать надо, а тут… Куэрелл, облизывая кончиком языка нижнюю губу, мрачно разглядывал меня. Я пытался представить их с Вивьен вместе. Он медленно мигал тяжелыми веками. До меня опять донесся запах смерти.