…На Рождество Альфред Зарс, как обычно, навестил свою мать. Когда он шел по переулку к дому матери, навстречу ему попался здоровый мужчина, живший где-то неподалеку, не раз виденный, но не знакомый. Шел снег, и он узнал его больше по: очертаниям фигуры. Виделись они с матерью не часто, но в этот день он почитал своим сыновним долгом встретиться с нею, преподнести небольшую коробочку со сладостями, попить кофе, поболтать о разных разностях.

Мать встретила его приветливо. Она была в хорошем настроении, одела одно из немногих избежавших продажи симпатичных платьев, которые сама шила, но в основном чужим людям. На что и существовала. Помощь от сына была мизерной.

Пока мать пошла на кухню готовить сравнительно хороший кофе, принесенный сыном, Альфред занялся массивным фамильным бронзовым канделябром на пять свечей, водруженным на верхней полке серванта. Когда он снял его оттуда, чтобы поставить на стол, вложить и зажечь принесенные с собой свечи, то с серванта спорхнула и упала на стол какая-то бумажка. Скосив глаза, ибо руки были заняты, Альфред увидел написанные чьей-то рукой его координаты: номера служебного и домашнего телефонов, домашний адрес, название фирмы и свою фамилию. «Что за черт, — мелькнула мысль, — кто-то переписал с визитки? Но не матери же это надо! У нее и так все в голове». Он хмыкнул, одной рукой стал зажигать свечи, почти не глядя на них, обжигая при этом пальцы и чертыхаясь, другой перевернул записку и пробежал глазами текст, написанный рукой матери, составленный ею тогда, с Ольгой. А! Антония? Не так уж много у матери друзей… в твоем доме… Ну да, я там все написал. Помочь? Кому, Ольге? Ее друзьям? Я же тоже друг. Конечно. И приписка уже с оказией, оттуда? От Антонии? «Отправила в Пасиене, к Адели». Все это сразу отложилось у него в памяти, но до сознания еще не доходило. Так он и стоял, тупо уставившись на записку с обгоревшей спичкой в руках и тремя зажженными свечами, когда в комнату вошла мать и сразу все ухватила одним взглядом.

«Проклятие, Густав только что вышел от меня и тут же раздался звонок в дверь. Я автоматически схватила записку со стола и сунула его под этот массивный подсвечник, который как будто мог спасти в сохранности тоненький листок с тайной, — подумала она. — Стара стала, растерялась. Не вспомнила, что обязанность Альфреда поджигать этого монстра. Господи!»

— Во что ты уставился с таким вниманием, что и свечи не горят?

— Уставился от удивления, это же мои телефоны и адрес, но записанные чужой рукой. Кому они понадобились?

— Если ты их кому-то предложил, то они тому же лицу и понадобились. Что здесь странного? — забрала она записку, сложила ее и спрятала в нагрудный карман платья.

— Если я правильно понял, то ты писала Антонии, в Даугавпилс?

— Тебя это так занимает?

— Прости, мать. Но свои координаты я давал не кой беженке в доме Антонии. Два, три года тому назад? Не помню.

— Будем пить кофе, зажги свечи.

— Да-да.

Мать распаковала коробочку, поохала насчет сладостей, и они сели пить кофе. После паузы собачья привычка «взять след» возобладала почти бессознательно.

— Не помню, как звали эту беженку, но она искала меня?

— Нет, ее друзья тебя спрашивали. Она им и переписала твои координаты.

— И надо было помочь? Я не прочитал записку до конца, — на уровне шестилетнего соврал он.

— Мать приняла эту ложь.

— Это было давно, месяца два назад. Антония послала двух ее подружек к одной знахарке, одна из девиц страдала бесплодием, — самозабвенно лгала мать, стараясь отвести удар от неизвестных ей даже по имени и виду Кириллыча и Соломатина.

Но Альферад след взял. Он прекрасно знал, как мать спасала людей Коминтерна. Выучка выдавать была заложена в нем с молодости. То, что мать плела насчет бесплодия, было враньем. Знахарок и в Риге, и в окрестностях полно. Необязательно ради них мчаться ближе к партизанам. Эти игры ему знакомы были преотлично. Опыт, практика, точность на его стороне. Он не спешил, не хотел подозрений со стороны матери. Полчаса здесь ничего не решали. «Мужик, встреченный мужик. Если он принес записку, значит, все дело происходило вчера, сегодня; или состоится на днях. Если раньше, то так и так опоздали, но эту чертову куклу Ольгу надо брать».

Закончив спокойно кофепитие, Зарс ринулся к Пуриньшу.

— Ты уверен, что знакомые Ольги двинулись к Адели в Пасиенскую волость? — спросил тот с кислым видом Зарса на кухне, куда вышел от гостей, певших что-то веселое в рождественский вечер. — вообще, какого черта все события происходят у тебя вечерами, тем более праздничными?

— Не у меня происходят, у них случаются, а я только докладываю вам, ваша светлость, а вы изволите быть недовольными.

— Заткнись, Альфред, — дружески хлопнул его по плечу Пуриньш. — Ладно, едем в отдел. Магда! — позвал он жену. — Надо отлучиться на часок.

— Александр, это нехорошо, — грудным голосом произнесла Магда, — а гости?

— Развлекай, — и вместе с Зарсом они бросились к остановившимися неподалеку саням извозчика.

Переговорив с Тейдеманисом, у которого тоже были гости, Пуриньш пришел к однозначному выводу перекрыть дорожные подъезды к Пасиене, устроить засады в больнице, где работала Адель, и около деревни, где она жила. Дали соответствующие телефонограммы. Немедленно связались с Даугавпилсом, отдали приказ о задержании и допросе через три дня по особому сигналу Антонии.

Заре по приказу Пуриньша в тот же вечер выехал в Даугавпилс для встречи с Антонией, у которой следовало выведать, кто у нее был, с какой целью, куда двинулись визитеры.

Утром двадцать шестого, выйдя из местного поезда Резенек-Зилупе, Кириллыч и Соломатин бодро зашагали по направлению к волостному центру Пасиене, ожидая, что вот-вот кто-нибудь подхватит их на машину или повозку. Услышав, а затем и увидев нагоняющую их машину, они слегка отступили за деревья на дороге в ожидании небольшого грузовика. К своему ужасу они рассмотрели, что машина набита полицейскими. Те их тоже увидели и поняли, что это люди, на розыск и задержание которых они были направлены. Полицейские скатились с машины и стали охватывать незнакомцев с флангов.

Предложили им сдаться. В ответ раздались одиночные пистолетные выстрелы. Двух полицейских Соломатин все же уложил. Кириллыч стрелял плохо. Единственное, что он сделал полезного в эти скоротечные минуты боя, так это вытащил из наплечного мешка банку и забросил ее в дупло дерева. В банке были сведения, собранные в свое время Дьяконовым о тех, кто снюхался с фирмой Вагнера, поступил в РОА, бежал из лагеря и погиб в нем, приняв мученическую смерть. Кириллыча и Соломатина в этой последней графе списка не было… Не дошли до партизанской бригады и также и те сведения, которые так тщательно собирала группа Ольги…

Еще днем позже, окончательно поправившись, Рагозин разделался с Семеном Смушкиным. Видя, как подпольщики ухаживают за ним, Рагозин понял, что кроме голословного обвинения у Семена за душой ничего не было. Посоветовавшись с начальством, он получил приказ покончить со Смушкиным, а то мало ли что у того может появиться завтра. Он задушил Семена прямо на конспиративной квартире подпольщиков по улице Стабу 102. Рагозин использовал аналогичную версию: с гестапо связан Смушкин, который хотел, убив Рагозина, нарушить связи подпольщиков с партизанами. Гудловский и Чувиков это подтвердили.