2. Между тем в торжественном уединении Сьейес готовил еще одну конституцию – конституцию VIII года. Ее текст, который ожидался как шедевр мастера, оказался странным и антидемократичным: «Власть должна прийти сверху, а доверие к ней – снизу». Теперь народ выбирал не представителей, а избираемых, среди которых так называемый глашатай выборов делал выбор. Законодательный корпус ставил на голосование законы. Трибунат имел право их обсуждать. Консервативный сенат обладал полномочиями Верховного суда для охраны конституции. Так как ассамблея, которая принимала участие в обсуждении, не являлась голосующим органом, то достаточно было одного дня, чтобы упразднить трибунат для прекращения любой дискуссии. Бонапарт, которому Сьейес предложил обязанности глашатая выборов, ответил, что предпочитает оставаться никем, чем выставлять себя на посмешище, и что он не согласится на должность «свиньи на убой, некое подобие бесплотной тени праздного короля». Тогда Сьейес создал должность первого консула, настоящего главы исполнительной власти, которым, естественно, стал Бонапарт. Сьейес и Роже Дюко отошли в тень, и первый консул, главной целью которого было «осуществление объединения», то есть единство французов, выбрал в помощники Камбасереса, бывшего председателя Комитета общественного спасения, который всегда проявлял умеренность, и Лебрена, человека прежнего режима, но далеко не аристократа. Различные ярлыки при одинаковой сущности – это залог единства.

3. Конституция VIII года, ставшая диктаторской после интронизации первого консула, была одобрена плебисцитом поголовным большинством. Народ жаждал внутреннего мира, а бывшая революционная элита готова была принять что угодно, лишь бы члены Конвента не утратили рычагов управления. «Невежественный класс, – цинично говорил один бывший член Конвента, – не оказывает уже никакого влияния ни на Законодательный корпус, ни на правительство. Все совершается для народа или от имени народа. Ничто не совершается самим народом или под его опрометчивый диктат». Другими словами, Франция отменила аристократию, но о демократии уже не было и речи. Когда 25 декабря 1799 г. новые консулы приступили к своим обязанностям, они провозгласили: «Граждане, революция базировалась на тех принципах, с которых она началась. Теперь она завершилась…» Именно это десятью годами ранее тщетно твердил Мирабо. Теперь следовало успокоить Вандею и, главное, реорганизовать финансы, ибо с вечера 19 брюмера в кассе Директории не было ни одного франка. И в этом вопросе Бонапарт обнаружил свои выдающиеся организаторские способности, а также полное пренебрежение к элементарным свободам. В глазах французов он один представлял правительство. «Конституция, воззвания называли лишь одно имя, содержали лишь одно условие: Бонапарт». На заседаниях часто присутствовали талантливые люди, но они нисколько не обладали хоть какой-то властью. Печати заткнули рот постановлением, запрещающим любую газету, которая поместит статьи, противоречащие «социальному пакту, суверенитету народа и славе прошедших лет». Этот нарождающийся деспотизм был усилен всеобщей централизацией административной власти. Префекты, супрефекты, мэры – все назначались правительством. В Париже был установлен особый режим и осуществлялся надзор префекта полиции. Многие бывшие революционеры не одобряли этих мер. Но все их принимали потому, что они помогали сохранить доходные местечки, потому, что народ хотел порядка, и потому, что выбор чиновников оказывался удачным. Опасность возникновения сильной и бесконтрольной власти проявится гораздо позже. А умеренность тирана смягчала последствия тирании.

4. Бонапарт все рассчитал. Если в начале своего консульства он располагался во дворце Тюильри, то это делалось, чтобы подчеркнуть преемственность власти и вместе с тем показать роялистам, что он не служит у Бурбонов временным сторожем их дворца. Занимая жилище королей, он испытывает острое удовольствие. «Ну же, креолочка, – говорил он Жозефине, – не угодно ли вам лечь в постельку ваших повелителей!» Но Бурьенну, своему секретарю, он говорил: «Бурьенн, мало занять дворец Тюильри, надо еще здесь удержаться». Он лучше всех знает, насколько необычно его предприятие и что все еще целиком зависит от случая. Чтобы удержаться у власти, надо понравиться французам. Бонапарт всегда считал, что они предпочитают славу свободе. Республика? «Это химера, которой увлеклись французы, но которая исчезнет, как многое другое. Им нужна слава, удовлетворенное тщеславие, а вот в свободе они ничего не смыслят». Однако он еще считался с внешними признаками революции. Он требует, чтобы к нему обращались «гражданин консул». Украшает дворец Тюильри статуями Сципиона, Брута, Вашингтона, Мирабо. Но для Александра и Цезаря там тоже нашлось местечко. Талейран помог ему собрать вокруг себя великих людей прежнего режима. «Только эти люди умеют служить», – говорил Бонапарт. Одновременно он продолжал посещать Институт Франции (который в то время придерживался крайне левой ориентации) и убеждал идеологов в своей дружбе: «Я не вхожу ни в какую группировку. Я принадлежу к великой группировке французов. Никаких фракций, я больше не желаю о них слышать и не потерплю ни одной». Префектам он заявлял: «Принимайте каждого француза, к какой бы партии он ни принадлежал. Объединяйте все сердца единым чувством любви к отечеству. Судите людей не по ничтожным и легковесным партийным обвинениям, а по полученным сведениям об их порядочности и способностях…» После стольких случайностей, несчастий и сомнений это была та единственная политика, которая могла рассчитывать на успех. После всех жестокостей третья партия резко увеличивается. В тот момент этой партией была вся Франция, и она признавала своим вождем Бонапарта.

Анри-Николя ван Горп. Три консула Французской республики. Гравюра. 1803

Томас Филипс. Бонапарт – первый консул Франции. 1802

5. Но главное, чего ожидала страна от первого консула, был внешний мир. Он и сам стремился к этому, потому что, во-первых, только мир мог позволить ему продолжить дело умиротворения внутри страны, во-вторых, потому, что знал, что достаточно будет одного провала, чтобы свергнуть его такой еще молодой режим, и потому, наконец, что, будучи генералом, организовавшим государственный переворот, он опасался государственного переворота со стороны других генералов. Какой-нибудь Моро или Дезе, одержавший победы на полях сражений, мог стать опасным соперником. Поэтому он не терпел никаких соперников. «Это ранит меня в самое чувствительное место… Это равнозначно тому, что сказать страстному влюбленному, что кто-то целовал его возлюбленную… Моя возлюбленная – это власть. Я слишком много сделал для ее завоевания, чтобы позволить похитить ее у меня…» Итак, по причинам внутренней политики Бонапарт стремился к миру. Австрия и Англия отказывались заключить мир, полагая, что Бонапарт не сможет сражаться со всей Европой. К тому же Франция оккупировала Бельгию, где Англия, в силу традиции и по убеждению, не могла допустить ее присутствия. Весной 1800 г. Австрия возобновила военные действия. Бонапарт намеревался отправиться в войска, чтобы никому не уступить славу победы, но он не мог сам осуществлять командование, так как являлся главой исполнительной власти, а потому поставил от своего имени Бертье. Но на деле приказы отдавал Бонапарт. Возле Маренго он дал одно из тех сражений, где решается судьба честолюбцев, и чуть не проиграл его. В полдень сражение оказалось проигранным, но подоспевший Дезе спас положение. Бонапарт явно родился под счастливой звездой, потому что смерть Дезе оставила все лавры ему. Не менее значимая победа Моро под Гогенлинденом не произвела такого же сильного впечатления. Возвращение Бонапарта в Париж обернулось триумфом. Он дал мир стране, так долго страдавшей от войны. Бонапарт все увереннее становился кумиром Франции.