глядящий на природу прямо и просто и пишущий стихи соответственно прямо и просто. А поскольку таких людей подавляющее большинство среди читающих стихи, надо полагать, что книги Глазкова находят своего читателя.

Не очень-то находили читателя стихи Глазкова. Он так и остался в глазах народа киношным летающим мужиком из «Андрея Рублёва», не долетев до своего прочтения и понимания.

ВЕТЕР С НЕВЫ

Хлопоты о других — будничная, непременная программа Бориса Слуцкого. Скажем, в «Новый мир», где его самого Твардовский не печатал, он проталкивал прозу Юрия Трифонова. После смерти Назыма Хикмета ему явилась мысль гонорары за стихи, посвящённые вдове, выплачивать ей.

Отдельная страница Слуцкиады (назовём так жизнь героя и песню о ней) — питерская. Здесь уже говорилось о знакомстве с мэтром молодых поэтов с невских берегов. Слуцкий питал какой-то, что ли, особый интерес к этому городу, «колыбели Революции».

В коллекции его историй-случаев сохранился и такой:

Перед войной я написал подвал

Про книжицу поэта-ленинградца

И доказал, что, если разобраться,

Певец довольно скучно напевал.

...........................................................

Как хорошо, что был редактор зол

И мой подвал крестами переметил

И что товарищ, павший,

перед смертью

его,

скрипя зубами,

не прочёл.

(«Памяти товарища»)

Виктор Соснора писал Слуцкому 15 октября 1961 года, весело отчитываясь о делах ленинградских молодых поэтов:

12 октября состоялось в Союзе заседание по поводу ленинградской молодой поэзии.

Много говорили, длинно выступила Нина Королева и я. Даже Глеб Горбовский пришёл в белой рубашке и в галстуке, на что он отваживается один раз в десятилетие. Были и Л. Агеев и Саша Кушнер, но они молчали.

Замысел был таков: разгромить безразличие толстых журналов, поставив в пример Москву, организовать легальную при издательстве «Советский писатель» группу, в которую бы входили и все мы, чтобы нам разрешали чаще выступать. <...>

Все эти и несколько моих других предложений (например, вводить молодых в число составителей сборников) Прокофьев[97] принял. Мне кажется, пока он благожелательствует, можно кое-что сделать. Сделать можно, если бы мы все были организованы и дружны. Но, увы, сие отсутствует. Стыдно — собираемся мы для того, чтобы похвастать, что я, мол, известен в 4-х домах, а я в пяти.

Вместо серьёзных разговоров — взаимные подозрения. <...>

Большой привет Вам от Саши Кушнера, Глеба Горбовского, Нины Королевой.

Ваш Виктор Соснора

Ленинград привлекал Слуцкого в плане некоторой оглядки на недавнее прошлое, к которому он сам был причастен как молодой современник, более того — ещё как ребёнок. Не был неожиданным его разговор «О Хармсе» (Юность. 1968. № 9):

Хармс веселил и осчастливливал детей. Иногда слегка агитировал их против врунов и неумываек. Однако была в его книгах большая социальная польза — язык и стих.

Его читателей заливало половодье слов: звонких, когда требовалось, новых. Они влезали в душу: читанное в восемь лет помнится и сейчас, в сорок восемь:

Иван Иваныч Самовар

был пузатый самовар,

трёхвёдерный самовар.

В нём качался кипяток,

пыхал паром кипяток,

разъярённый кипяток,

лился в чашку через кран,

через дырку прямо в кран,

прямо в чашку через кран.

Слышать это — как выбежать под золотой дождь русского языка, русской речи. Сейчас вчитываешься в эти стихи и понимаешь: они — новое слово в поэзии. Поглядите, какие рифмы, с какой дерзостью Хармс организует стих, троекратно повторяя одни и те же слова: самовар, самовар, самовар; кипяток, кипяток, кипяток; кран, кран, кран.

А тогда мне, восьмилетнему, просто казалось, идёт золотой дождик, тёплый, летний, дождик из слов или ещё проще: слова вбегают в тебя, как снежинки в сугроб.

Так что с Ленинградом у Слуцкого была своя история. Новая ленинградская поэтическая поросль крайне интересовала его. Порой — на удивление. Он мог бросить все дела по одному лишь звонку от неизвестного ему молодого человека. И заняться этим человеком вплотную, со всей самоотдачей.

Владимир Британишский — один из них. Этот поэт в 1950-х лишь начинал, и в том начале просматривается несколько исходных для него стилистик, условно говоря — классическая, модернистская (слуцкая) и нечто третье. Он искал сочетание традиции и левизны, сонет и злободневную инвективу. Смолоду переводил, прежде всего англичан и американцев, а потом — поляков.

Британишский окончил ленинградский Горный институт, стал геологом и по окончании вуза отправился работать в Сибирь. В 1953—1956 годах он участвовал в работе литобъединения Глеба Семенова, где было много людей, прославившихся потом, — например, А. Городницкий, А. Кушнер, А. Битов (тогда поэт). Знался с ленинградскими филологами и переводчиками. То есть кое-какой опыт литературного общения за плечами у Британишского был:

С Борисом Слуцким я познакомился в августе 1956-го. Я позвонил и заехал к нему, остановившись ради этого на один день в Москве на пути из Ленинграда в Тюмень, к месту назначения. Слуцкий, интересовавшийся молодыми, слышавший о молодых ленинградцах, уделил мне тот день целиком. Я читал ему стихи, мы беседовали, перекусили банкой рыбных консервов в томате, выпили чаю. Потом съездили в две редакции и в одно издательство.

Слуцкий отвёз меня в редакцию «Октября», к Владимиру Корнилову. Я прочёл ему какие-то стихи и предложил для печати стихотворение «Родина». Это сонет. С латинским эпиграфом: «terra, aqua, aere et igne interdictus est» — «он отлучается от земли, воды, воздуха и огня» (формула изгнания из Рима). Первый катрен посвящён этой формуле изгнания, изгнанничеству, Древнему Риму. Последний терцет — современности:

И рухнул Рим, и схема вместе с ним.

Но родиной живём и дорожим,

Теперь её так сложно любим все мы.

— Старик, — предложил Корнилов, — замени одно слово — «сложно», и я напечатаю! — Я отказался. Полтора года спустя стихотворение было опубликовано в авторском варианте в моей первой книге стихов. А Корнилову я прислал из Тюмени другое, новое стихотворение — он его напечатал.

От Корнилова мы поехали со Слуцким в Гослитиздат, в славянскую редакцию, где у Слуцкого были дела. Разумеется, он представил меня, чтобы меня запомнили, и десять лет спустя, когда я появился