Так он стоял и со слезою молился Тому, в которого, как ему казалось, он не верит. И он сам не заметил, откуда вдруг появилась голубка. Он услыхал хлопанье крыльев, легкое, еле слышное трепетание, оглянулся — и увидел ее. Она описала круг над головой Ричарда и устремилась на восток, в сторону гор Иудейских.

— О добрая голубка… — прошептал король Англии. — Ты указываешь мне путь на Иерусалим? Благодарю! Благодарю Тебя, Господи, если Ты есть! Ну конечно есть! Ведь это знак, это доказательство Твоего существования!

Тут он увидел, что голубка возвращается, едва ли долетев даже до замка Беренгарии.

— Почему? — спросил Ричард. — Почему вернулась?

Белоснежная птица снова сделала порхающий круг над рыжими кудрями растерявшегося короля Англии и ринулась на сей раз в противоположном направлении, в сторону моря. Ричард, окаменев, смотрел и смотрел ей вслед, ожидая, что она снова вернется.

— Передумай! — шептал он. — Поступи, как часто поступаю я. Будь «да» и «нет». Вернись!

Но белые крылья исчезли, растаяли над голубой лазурью Медитерраниума.

— Постой-постой, — улыбнулся Ричард. — Чему ж я огорчаюсь? Ведь это было явное указание на то, что я пойду на восток, завоюю быстро Иерусалим и тотчас устремлюсь за море бить мерзавца Филу. Благодарю тебя, Господи!

Он рассказал о своем видении Беренгарии и в тот же день сочинил сирвенту о короле, взятом под белое голубиное крыло Святого Духа. На другой день из Тира пришло радостное известие — королева Елизавета приняла предложение графа Шампанского, вышла за него замуж. Анри был провозглашен новым королем Иерусалимским и начал собирать полки для похода на Град Господень.

Получив ожидаемые известия из Тира, Ричард отправился в Аскалон. Ему было не стыдно показать его Беренгарии — город и крепость стояли в первозданной красе. Никогда еще не свершалось подобное восстановление в столь короткие сроки. Собрав аскалонские полки, король Англии решил немного поупражняться в воинском искусстве и совершил неожиданный бросок к Даруму — небольшой, но сильной крепости на юг от Аскалона. Крестоносцы пошли на решительный приступ и быстро овладели крепостью, уничтожив множество сарацин, сами же почти не понесли потерь. Далее, за Дарумом, уже открывался Синай, страна, разделяющая Сирию и Египет. Окрыленный этим успехом, Ричард хотел было идти дальше, через Синайскую пустыню на Аль-Миср[133], но вовремя одумался и, повернув полки, повел их берегом моря к Яффе.

А в Яффе его ожидала радостная встреча. Приехал старый друг, ровесник его покойного отца, коннетабль ордена тамплиеров граф Робер де Шомон. Оказалось, он только вчера приплыл с Кипра.

— Робер! Робер! Милый мой старикан! — ликовал Ричард, прижимая к себе друга, по которому давно истосковался. — Сама судьба принесла тебя ко мне. Бог ты мой! Да ведь это голубка! Вот зачем она полетела за море. Как же я сразу не догадался? Она полетела за тобой на Кипр. Она прилетала к тебе?

— Нет, эн Ришар, — улыбался Робер. — Никаких голубок никто ко мне не присылал. Я приплыл к вам по своей воле.

— Умница! Какое счастье! Стало быть, мы вместе пойдем в поход на Иерусалим. Да если бы ты был со мной рядом, если б я сдуру не оставил тебя на Кипре, мы бы давно овладели Святым Градом, ведь на тебе, Робер, лежит Божья благодать.

— А разве на вас она не лежит?

— На мне, эн Робер, она не лежит. Теперь я никуда не отпущу тебя, ты неразлучно будешь при мне, а если тебя востребуют твои тамплиеры, я заставлю тебя выйти из ордена. Ну, рассказывай, дружище, как там наш Кипр?

— Все очень хорошо, эн Ришар. Я заново отстроил Базилею Кефалию. Король Гюи смирился с утратой иерусалимского трона. Он сказал, что все равно вы не сможете отобрать у Саладина Иерусалим, а что за счастье быть королем несуществующего королевства. Он теперь считается королем Кипра и рад, что стал королем при наличии королевства. А недавно в Лимасол по пути из Тира в Венецию заглянул епископ Бове, ваш недруг. Мне пришлось оказать ему прием, он выпил много мускатного и говорит: «Ричард уже давно не тот, что был раньше. Сдается мне, его сильно испортила Беранжера. По-моему, — говорит, — у этой хитрой и вздорной бабенки на уме одни шалости…» Ох, простите, сударь, что я так впрямую передаю слова епископа.

— Как раз так и надо, продолжай, Медвежье мое Сердце! — расхохотался Ричард, не в силах налюбоваться на своего простодушного тамплиера.

— Так вот. «Скажу, — говорит, — больше. Она как две капли воды похожа на матушку нашего Кёрдельона, беспутную и бесстыжую Элеонору. Мне, — говорит, — достоверно известно, что, когда Ричард приказал отрубить головы пяти тысячам заложников, он выполнял каприз Беранжеры, этой новой…» Вот не упомню только, кем он назвал королеву Англии, не то новой Иезавелью, не то новой Саломеей…[134]

— Постой-постой, — перебил Ричард. — Сколько, он сказал, заложников? Пять тысяч? Да их было менее двух тысяч!

— Вот и я ему говорю: «Две! Откуда пять?» А он: «Две или пять — какая, мол, разница? Даже если бы их было пятьсот, или двести, или даже двадцать. Все равно это страшный грех перед Господом. За это Господь и наказывает его». То бишь вас, ваше величество.

— Я понимаю.

— «Довел, — говорит, — его до Иерусалима и не дал взять Святой Град. Разве, — говорит, — это не знамение? Скажу честно, — говорит, — Ричард и не очень-то рвется освобождать Гроб Господень. Нет, не рвется. Особенно теперь, когда Филипп подставил ему такую подножку. Да начхать Ричарду на Гроб Господень, ему поскорее хочется во Францию, попировать с трубадурами да сразиться с Филиппом». В общем, молол он всякую чушь про вас, а я сидел и слушал. Якобы и Беранжера вас постоянно тянет из Святой Земли и, мол, вы не возражали против избрания Конрада королем Иерусалима и хотели покинуть Сирию, но тут супруга стала вам нашептывать: «Вот мы уплывем отсюда, а Конрад возьмет да и освободит Святой Град. Все тогда скажут: давно пора было Ричарду отвалить, только мешался. Надо бы, прежде чем уплывать, Конрада как-нибудь отправить на тот свет».

Тут Ричард перестал весело смеяться. Нахмурился.

— Значит, все-таки приписывают мне убийство Конрада?

— Да, ваше величество. Я ему говорю: «Никогда не соглашусь поверить в причастность государя Англии к этому убийству!» А он мне: «Напрасно. Я, — говорит, — лично присутствовал при гибели Конрада, и то, как это сделано, свидетельствует ясно — дело рук ассасинов, а стало быть, Ричарда».

— Да какая ж связь между мной и ассасинами? — воскликнул Ричард, хлопнув себя ладонью по колену.