– Я золотарь. Заканчиваю работу в шесть утра, что позволяет мне побродить с удочкой.

– Весь день? – спросила Жюльетта.

– Нет. В полдень я должен быть в лагере, а затем мне снова разрешается ловить с трех до шести вечера. Это не совсем удобно: из-за смены приливов и отливов иногда теряешь подходящее для ловли время.

– Дорогой, ты выдашь ему специальный пропуск, не так ли? – сказала Жюльетта, обращаясь к мужу. – С шести утра до шести вечера, вот он и будет ловить, когда ему нужно.

– Хорошо, – ответил комендант.

Я покидал их дом, очень довольный собой и собственным поведением. Три часа, с двенадцати до трех, представляли для меня большую ценность: это время сиесты (полуденного отдыха), когда почти все надзиратели спят, а следовательно, слабеет строгость надзора.

Жюльетта завладела мною полностью. Я превратился в личного рыболова, доставлявшего дары моря к ее столу. Более того, она иногда посылала мальчика по дому, довольно молодого заключенного, отыскать меня и забрать весь улов. Парень зачастую, словно из-под земли, вырастал передо мной и говорил: «Жена коменданта послала меня взять все, что ты наловил. Она ожидает гостей и хочет сделать рыбную похлебку с чесноком и пряностями». Или что-то в этом роде. Короче, все, что наловил, отбирается да еще дается специальный заказ поймать ту или иную рыбу да понырять как следует, чтобы принести больше крабов. Такое положение вещей представляло собой серьезное неудобство с точки зрения обеспечения рыбным меню нашего «шалаша». Но вместе с тем я, как никто другой, чувствовал себя в безопасности. К тому же она проявляла заботу обо мне.

– Папийон, в час дня высокий прилив, не так ли?

– Да, мадам.

– Приходите ко мне обедать, чтоб вам не возвращаться в лагерь.

И я частенько так и поступал. Принимала она меня не на кухне, а всегда в столовой. Садилась напротив, угощая меня тем или другим блюдом и наливая вина. Она была не такая деликатная, как мадам Барро. Очень часто, под тем или иным благовидным предлогом, задавала вопросы о моем прошлом. Я всегда избегал разговоров о своей жизни на Монмартре, а ее она интересовала больше всего. Я рассказывал о детстве и юности. А в это время комендант, как правило, отдыхал в спальне.

Однажды мне крупно повезло. Я пришел к ней в дом в десять утра с богатым уловом: принес шестьдесят крабов. Мадам Пруйе сидела в кресле в белом халате, а за спиной у нее стояла молодая женщина и завивала ей волосы. Я поздоровался и предложил дюжину крабов.

– Нет, отдашь весь улов, – сказала она, впервые обратившись ко мне на «ты». – Сколько поймал?

– Шестьдесят.

– Прекрасно. Положи их там, пожалуйста. Сколько нужно тебе с твоими друзьями?

– Восемь.

– Хорошо. Возьми восемь, а остальные отдай мальчику по дому, чтобы он положил их в холодильник.

Я не знал, что сказать. Никогда она не разговаривала со мной таким образом, напирая на фамильярное «ты», да еще в присутствии другой женщины, которая наверняка не удержится от сплетен. Я засобирался уходить, чувствуя себя страшно неловко, но она предупредила:

– Садись. Останься и выпей аперитив. Тебе, должно быть, жарко.

Ее безапелляционный тон настолько поразил меня, что я от неожиданности сел. Медленно отхлебывая аперитив из стакана небольшими глотками и покуривая сигарету, я принялся наблюдать за молодой женщиной, занятой прической комендантши. Не отрываясь от работы, она время от времени поглядывала в мою сторону. У Жюльетты в руках было зеркало, и она заметила это.

– Мой дружочек красив, правда, Симона? Поди, все женщины сгорают от ревности ко мне, разве не так?

И они обе весело рассмеялись. Я не знал, куда отвести глаза, и сморозил глупость:

– К счастью, ваш дружочек, как вы сами его назвали, не может быть очень опасным. То положение, в котором он находится, не позволяет ему быть чьим бы то ни было дружочком.

– Ты же не хочешь сказать, что не желаешь быть моим дружочком? – продолжала Жюльетта. – Ты один из тех львов, которого никто не смог приручить, а я тебя обведу вокруг своего мизинца. На это, должно быть, есть причина, как ты думаешь, Симона?

– Не знаю, какая причина тут кроется, – отвечала Симона. – Но вы, Папийон, настоящий медведь, которого вряд ли кто обломает, кроме жены коменданта. На самом деле это так. Такой медведь, что отказались на прошлой неделе дать жене старшего надзирателя две каких-то несчастных рыбешки. А сами, говорят, несли больше пятнадцати килограммов. Она вас так умоляла продать ей рыбу, поскольку в мясной лавке не было мяса.

– Ха-ха! Для меня это новость, Симона! – сказала Жюльетта.

– А вы знаете, что он ответил мадам Каргере на днях? – продолжала Симона. – Она увидела, как он идет с крабами и большой муреной, и стала уговаривать его продать ей мурену или хотя бы половину. «Мы, бретонцы, знаем, как хорошо приготовить этого угря», – заверяла мадам Каргере. «Не только бретонцы могут оценить его по достоинству, – ответил ей Папийон. – Многим известно, включая и тех, кто проживает в Ардеше, что еще древние римляне готовили из мурены первоклассные блюда». И пошел дальше, так и не продав ей ни кусочка.

Женщины долго и весело смеялись.

Я возвращался в лагерь в плохом расположении духа и в тот же вечер обо всем рассказал своим друзьям.

– Дело серьезное, – заметил Карбоньери. – Эта краля ставит тебя в опасное положение. Ходи туда как можно реже, и только тогда, когда убедишься, что комендант дома.

Все с ним согласились. Я тоже решил придерживаться этой линии поведения.

В плане осуществления побега я вышел на столяра из Валанса, который почти что был моим земляком и отбывал срок за убийство лесничего из государственного заповедника. Он оказался заядлым игроком и постоянно ходил в долгах как в шелках. Днем он работал как одержимый, чтобы ухватить деньжат, а вечером спускал их в карты до последней монеты. Под бременем долгов он вынужден был выполнять ту или иную работу по заказу кредиторов. Например, сделает шкатулку из палисандрового дерева, которая стоит все триста франков, а ему заплатят только полтораста или двести от силы. В общем, кредиторы пользовались его зависимым положением к собственной выгоде. Я решил энергично заняться обработкой этого парня.

Однажды в умывальнике я сказал:

– Хочу потолковать с тобой вечерком, буду ждать в сортире. Кивну, когда надо.

Итак, в тот вечер мы уединились для тихого и спокойного разговора.

Я начал:

– Ты знаешь, Бурсе, мы ведь с тобой земляки.

– Нет, не знаю. А каким образом?

– Ты ведь из Валанса?

– Да.

– А я из Ардеша. Значит, земляки.

– И что из того?

– А вот что: надоело смотреть, как они на тебе ездят! Ты задолжал им деньги, а они платят тебе только половину того, что стоит твой товар. Неси мне и получишь полную цену. Вот и все.