– Я за то, чтобы не верить, генерал. Во всяком случае, солдаты стопроцентно против этого. Они провели голосование, и три офицера, рекомендовавшие своим солдатам сдаться, были застрелены. Это было бы весьма неразумно. Во всяком случае, прошлой ночью мы получили приказ военного министерства, предписывающий нам относиться к немцам как к противнику.

– По этой причине я телеграфировал Веккьярелли, что мы не можем подчиниться приказу. Между прочим, мой долг сообщить вам, что мне было предложено командование небольшой армией Муссолини в его новой, так называемой «республике». Я отклонил предложение, поскольку прежде всего предан королю. Убежден, что поступил правильно.

– Правильным, генерал, будет избежать конфронтации с немцами. Они были нашими союзниками всего несколько дней назад, и это нестерпимый позор для вооруженных сил – быть вынужденными поворачивать оружие против них. Среди них многие – наши личные друзья. Я полагаю также, что настойчивое требование Союзническими силами безоговорочной капитуляции для них так же позорно, как и требование немцев того же – для нас. Лучше умереть, чем покориться любому из этих требований.

– Я полностью согласен с вами, майор, и потребовал, чтобы полковник Барг был заменен на наших переговорах генералом армии. Это даст нам драгоценное время до прибытия генерала Ланца, и если произойдет самое худшее, то избавит нас от позора сдать оружие простому полковнику.

(10)

– Эй, ребята, из Берлина прошел приказ о начале представления на Кефалонии. Сержант, будь другом, сбрось это «Слону».

Генерал «Слон» Уилсон пробежал сообщение и принял решение ничего не делать. В его распоряжении было много солдат, кораблей, самолетов и боевой техники – всё готово выступить. Но ни к чему фрицам знать, что он может расшифровывать их сообщения, правда?

Дивизия «Акви» проголосовала за оказание немцам сопротивления, но не имела времени для создания эффективного руководства по координации своих действий. Уже после начала боя стали, наконец-то, поступать приказы генерала Гандина, и кто-то подчинялся им, кто-то – нет. О точном порядке событий известно немного, но о двух моментах можно говорить уверенно. Во-первых, не участвовали коммунисты-боевики из ЭЛАС, не видевшие оснований для того, чтобы вытрясти себя из паразитической летаргии, а во-вторых – сопротивление итальянцев ничем не было обязано военным иерархам. В сердцах отдельных людей, смутно чувствовавших, что настало, наконец, время сделать что-то правильное, стихийно расцвели мужество и решимость.

Кто знает, что на самом деле побудило капитана Фьенцо Апполлонио без приказа открыть огонь по флотилии немецких десантных судов?

Возможно, он был честным человеком, который не мог больше выносить исполнения постыдной и уступчивой роли в истории недопеченной, падшей империи. Возможно, он испытывал подлинное сочувствие к грекам, с которыми так долго прожил, и хотел теперь зачеркнуть свой стыд за их унижения, за потери, которым способствовал. Возможно, он стыдился мрачной военной летописи армии, в которой служил, и теперь хотел вырвать власть над своей маленькой долей из рук самодовольных дилетантов и подхалимов, которые, сидя в безопасности своих бункеров, привели к такому множеству бессмысленных бедствий цвета крови, кто раз за разом выхватывал поражения изо рта у победы. Возможно, он просто очень ясно понял – другого выбора нет, можно лишь драться за выживание.

Какими бы ни были чувства и мысли, кружившие хороводом в потаенных уголках его сознания, солдаты разделяли его выводы. Они уже зарядили и нацелили гаубицы, а он все смотрел, как десантные суда неуклюже прорезались сквозь неспокойное море со своим грузом техники и солдат с бледными лицами. Он обратил внимание на чрезмерный, но удивительно выразительный порядок в совершенно одинаковой манере десантников держать оружие, взятое на ремень через плечо стволами вверх: всё вместе ощетинилось, подобно кольям на дне ловушки. Капитан щурился в бинокль и разделял мешающее пространство моря на сектора по сто метров. Он учел скрытый участок суши между батареей и морем и с самоуверенностью, которой не испытывал, приказал ближайшему к нему орудию установить определенную им дальность и выстрелить одним снарядом.

С металлическим лязгом пушка скакнула назад, ее основание подпрыгнуло на станине, как взбудораженная собака прыгает за лакомством. Капитан Апполлонио, до сих пор не привыкший к неприятному металлическому звону в ушах, сморщился, глядя на эту крохотную черную точку, летевшую высоко в небе с невероятной, неизмеримой скоростью, – так быстро, что он засомневался, на самом ли деле он ее видит. Он потерял ее, а через несколько секунд увидел султан воды, поднявшийся из моря на пятьдесят метров ближе того места, куда, по его прикидкам, должен был упасть снаряд. На шлюпках возникла неистовая возня – она показалась ему почти смешной, он уточнил дальность и дал команду открывать огонь по готовности.

Солдаты приободрились. Наконец-то у них есть предводитель, чья отвага таинственным образом пролилась в землю под их ногами, скрытно распространилась и, словно по волшебству, возникла в их сердцах, наполняя их безудержной свободой – людей, которые наконец-то поняли, что они солдаты. Люди улыбались друг другу, их глаза светились радостью, гордостью, которую они прежде не испытывали никогда, и они с изумлением смотрели на огромные столбы воды, стирающие размеренный, убаюкивающий узор волн. Воздух насытился сладким зловонием кордита, несказанно мужественным, адским запахом раскаленных докрасна стволов и дымящимся благовонием орудийной смазки. Складки на их ладонях забились грязью, лица почернели, и губы выглядели странно бледно-розовыми, когда они облизывали их. Выступивший от бурного возбуждения пот промочил под пилотками их волосы, они отбросили недокуренные сигареты, которые прежде успокаивали, но теперь мешали действовать и дышать.

Оглушенные собственным успехом, невероятной действенностью своего обстрела, солдаты на батарее прекратили стрельбу, когда последнее из десантных судов скрылось под волнами. Они удовлетворенно сжимали кулаки, глядя, как два спасшихся катера устремились прочь от Ликзури и прокладывают себе путь среди плавающих разорванных тел и обломков разнесенных в щепки лодок. Никто не пожелал стрелять по спасавшимся, солдаты стали пожимать друг другу руки и обниматься. Они навсегда запомнят этот день, говорили они друг другу. Это как ритуал, словно конфирмация или бракосочетание.

Из-за гребня горы перед Аргостоли выплыл гидросамолет – он выкладывал безразличную, но смертоносную серию бомб, что сносила крыши с одного покорного и безвредного домика за другим по идеально прямой линии. Пулеметы и зенитки открыли огонь, а другие командиры тем временем, не думая в порыве о полученных приказах, бросились в бой. На улицах Аргостоли итальянские пехотинцы, некоторые без офицеров, под прикрытием легких танков выдвигались навстречу бронетехнике, воодушевленные героизмом, который никогда не проявлялся, пока они сражались за фашистов и нелепого диктатора.

Танки открыли огонь по батарее, и их оглушительный гул отдавался со всех сторон эхом, заточенным в рамки узких улочек, сотрясая стены и заставляя хлопья отставшей клеевой краски и пыль в домах сыпаться дождем. Артиллеристы Апполлонио перенавели орудия, и батарея капитана Корелли, расположенная неподалеку, тоже открыла огонь. Танки продвигались вперед, их хилый и ненужный камуфляж под кустарник сваливался с боков, как одежда с пьяной шлюхи. Двигатели ревели и завывали, танки кренились при каждом переключении передачи, и черные клубы выхлопа изрыгались, точно машины уже подбили.