– Да, – ответила она, и он вздрогнул, услышав сорвавшееся с ее уст слово… то самое слово, что звучало у него в ушах, когда он занимался с ней любовью. Слово, означавшее, что они вместе. Что они партнеры. Слово, означавшее, что он дарит ей наслаждение, и предрешившее их будущее.

Но у них нет общего будущего. Оно есть только у нее. Он мог бы подарить ей будущее. И настоящее тоже. И она этого заслуживает. Она заслуживает всего.

– Скажи, – произнесла она голосом гневным и неистовым. – Скажи мне правду, лжец.

И он сделал то единственное, что мог. Отрезал ее от этого мира, который ее не заслуживал. Освободил ее.

Он солгал.

– Ты стала идеальной местью.

Она застыла, глаза ее сузились от жаркой ненависти, даже близко не походившей на ту, что он испытывал к самому себе, ту, что сочилась сквозь него, оседая в мышцах и костях, лишая его последних остатков радости, какие еще могли у него быть.

«Ненависть – это хорошо, – сказал он себе. – Ненависть – это не слезы».

Но еще это не любовь.

Он украл у нее любовь, как вор. Нет, не у нее. У себя.

И его любимая, его прекрасная взломщица, старая дева, пристенная фиалка – она не заплакала. Она вздернула подбородок и произнесла хладнокровно, как королева:

– Ты заслуживаешь тьмы.

И с этими словами покинула его.

На следующее утро вместо того, чтобы отправиться на склад и надзирать там за распределением льда из только что прибывшего груза; вместо того, чтобы готовиться к вечерней отправке почти двух тонн нелегальных товаров; вместо того, чтобы пойти в доки на Темзе или на склад Бесперчаточников в трущобах, Дьявол надел пальто и шляпу и направился повидаться с Артуром, графом Граутом, наследником маркизата Бамбл.

Но ему дал от ворот поворот дворецкий. Это был типичный представитель этой профессии, такой дворецкий мог бы открыть ему двери дома любого другого щеголя. Во всяком случае, этот непревзойденно умел смотреть сверху вниз на человека, бывшего по меньшей мере на шесть дюймов выше и на пять стоунов тяжелее, чем он сам.

«Граф Граут, – сообщили Дьяволу, – не принимает».

Разумеется, причиной послужила визитная карточка Дьявола, на которой именно это и было написано: Дьявол.

– Чертов Мейфэр, – пробурчал он, когда дверь захлопнулась прямо у него перед носом, едва его не отрубив. Неужели никто в этой части города не понимает, что люди вроде Дьявола зачастую куда богаче и могущественнее, чем они могут вообразить, а потому являются хорошими соратниками и даже друзьями?

«Только не для Фелисити».

Он прогнал эту мысль прочь.

Да будь оно все проклято! Он должен найти другой способ попасть внутрь. Ради нее.

Обходя дом сзади, он обдумывал различные варианты проникновения: можно разбить окно и забраться на первый этаж; можно вскарабкаться по увитой плющом задней стене на четвертый этаж в бог знает чью комнату; можно вернуться к парадному входу и навалять дворецкому; или можно залезть на дерево, здоровенная ветка которого дотягивается прямо до балкона на третьем этаже.

До балкона, очень напоминающего балкон в комнате Фелисити в Бамбл-Хаусе.

Поскольку с тем балконом ему в свое время очень повезло, Дьявол подошел к дереву, быстро на него взобрался, аккуратно спустился с ветки на французский балкон[6] и бесшумно проверил дверь, оказавшуюся незапертой.

Все аристократы идиоты. Чудо, что до сих пор их никто не ограбил.

Еще не шагнув в комнату, он услышал женский голос:

– Следовало мне рассказать.

– Я не хотел тебя волновать.

– А тебе не пришло в голову, что я непременно начну волноваться, если ты уходишь из дома до того, как я проснусь, и возвращаешься, когда я уже сплю? Не пришло в голову, что я непременно замечу – мой муж перестал со мной разговаривать, значит, происходит что-то ужасное?

– Да черт побери, Прю, тебе об этом беспокоиться не надо. Говорю же, что все улажу сам.

Дьявол закрыл глаза и поднял лицо к небу. Похоже, он наткнулся на спальню, где у Граута с женой происходит семейная ссора.

– Мне об этом беспокоиться не надо… да ты с ума сошел, если думаешь, будто меня наша жизнь не интересует.

Дьявол молча стоял и слушал. Во всех отчетах, полученных Дьяволом в процессе изучения семьи Фелисити, леди Граут представала очень скучной и, прямо скажем, туповатой личностью, погруженной в чтение книг и рисование акварелью, тем не менее утверждалось, что это брак по любви. Граут женился на ней, когда обоим было по двадцать. Супруги счастливо жили в городе. Он, удачно вкладывая деньги, увеличивал состояние, а пять лет назад у них родился первый ребенок, сын. Сейчас, как сообщали Дьяволу, леди ждет второго ребенка.

– Ты ничего не сможешь уладить, Артур. Только не самостоятельно. Ты растерян, и выхода у тебя нет. И хотя у меня и пары крон не осталось, мозги в голове еще есть, а еще есть желание помочь, несмотря на твое дурацкое решение иметь от меня секреты.

Похоже, информация о том, что леди Граут скучна и туповата, весьма сомнительна.

– Я опозорил нас! И родителей! И Фелисити!

– Ох, идиот ты эдакий. Ты совершил ошибку! Как и твой отец. Должна добавить, как и твоя сестра, хотя, полагаю, у нее имелась весьма уважительная причина, чтобы ударить герцога, и мне бы очень хотелось знать, какая именно.

Долгая пауза, затем хозяин дома негромко, с горечью произнес:

– Это моя обязанность, Прю. Делать тебя счастливой. Защищать. Создавать комфорт. Обеспечивать тебя. На это я подписывался, когда мы венчались.

Дьявол понимал, что он чувствует – опустошенность и разочарование. Отчаяние, возникающее, когда так хочешь сохранить свою любовь. Разве не поэтому он тут? Чтобы защитить Фелисити?

– А я согласилась повиноваться! Но говорю тебе, Артур, с этим покончено. – Брови Дьявола взлетели вверх. Леди несчастлива. – Мы с тобой или партнеры по жизни, или нет. И мне плевать, если мы стали бедны как церковные мыши. Плевать, если весь Лондон закроет перед нами двери. Плевать, если нас до конца жизни не пригласят ни на один бал, – до тех пор, пока мы с тобой вместе.

«Я другая. Мне больше не нужны Мейфэр и балы».

– Я тебя люблю, – негромко произнесла графиня. – Я любила тебя с детства. Любила богатым. Теперь люблю бедным. А ты меня любишь?

«Ты меня любишь?»

Этот вопрос то и дело эхом отдавался в голове Дьявола с тех пор, как Фелисити задала его шесть часов назад. И теперь, произнесенный другими устами, он едва не заставил его упасть на колени.