Олив вытерла слезы.

— Было слишком поздно. Я сделала признание. Мне не за что было сражаться, может быть, только за то, чтобы меня признали ограниченно вменяемой на момент преступления, но я не допустила бы того, чтобы мистер Крю объявил меня психопаткой. Я ненавижу его.

— Но если бы вы рассказали кому-нибудь правду, вам бы поверили. Вот вы рассказали все мне, и я поверила вам.

Олив отрицательно покачала головой.

— Ничего я вам не рассказала, — ответила она. — Все, что вы знаете, вы раскопали сами. Вот почему вы мне поверили. — Ее глаза снова наполнили слезы. — Я пыталась сделать так, как вы сказали, как только очутилась в тюрьме. Я рассказала все священнику, но он меня недолюбливает, а потому посчитал, что я все придумала. Я призналась в совершенном, понимаете, а признания исходят только от того, кто виновен. Больше всего я боялась психиатров. Меня пугало то, что, если я буду отрицать убийства и при этом не проявлю раскаяния, они посчитают меня сумасшедшей и отправят в Бродмур.

Роз смотрела на сгорбленную женщину с состраданием. Никто не оставил Олив ни единого шанса на спасение. И кого, в конце концов, нужно было обвинять в случившемся? Мистера Крю? Или Роберта Мартина? Полицию? Или, может быть, беднягу Гвен, чья жизнь целиком стала зависеть от Олив? Лучше всех выразился Майкл Джексон, когда сказал: «Она была одним из тех, о ком вы вспоминаете только в том случае, когда вам требуется помощь. Но вы вспоминаете о них с облегчением, потому что знаете — этот человек не подведет». «Это не Эмбер старалась всем угодить, — размышляла Роз, — а Олив. В результате получилось так, что она выросла зависимой от всех остальных. И когда рядом с ней не осталось никого, кто подсказал бы, как следует действовать, она выбрала путь наименьшего сопротивления».

— Через пару дней вы услышите официальное сообщение, но мне хочется, чтобы вы узнали об этом сейчас. Мистера Крю обвинили в растрате средств вашего отца и попытке незаконного присвоения чужого имущества. Сейчас он выпущен под залог до суда. Кроме того, против него может быть выдвинуто обвинение в убийстве. — Наступила долгая тишина. Олив задумалась.

Когда она посмотрела на Роз, у журналистки мурашки поползли по коже, столько значимости и осознания собственной правоты сияло в этих глазах. Роз вспомнилась простая истина, которую открыла ей сестра Бриджит: ведь Олив выбрала ее, Роз, а не монахиню. А в чем заключается истина самой Олив?

— Я это уже знаю. — Олив лениво достала булавку из платья. — Слухи, — пояснила она. — Мистер Крю нанял братьев Хейз, чтобы разделаться с рестораном сержанта Хоксли. Вы были там как раз в это время, и вас поколотили вместе с сержантом. Мне очень жаль, хотя ни о чем другом я не сожалею. Мистера Хейза я всегда недолюбливала. Он постоянно игнорировал меня и разговаривал только с Эмбер. — Она воткнула булавку в стол. На ее головке оставались крошки подсохшей глины.

Роз вопросительно посмотрела на булавку.

— Это же только предрассудки, Олив.

— А вы говорили, что если верить, то может получиться.

Роз пожала плечами.

— Я хотела пошутить…

— А вот Британская энциклопедия не шутит. — Олив нараспев начала читать наизусть: «Страница 96, том 25, заголовок: Оккультизм». — Она хлопнула в ладоши, как шаловливый ребенок и продолжила, переходя на крик: «Колдовство срабатывало в Салеме, потому что люди, участвовавшие в ритуалах, верили в него».

Она заметила, как тревожно нахмурилась Роз.

— Все это чушь, — холодно заключила Олив. — Так мистер Крю будет осужден?

— Не знаю. Он утверждает, что ваш отец разрешил ему пользоваться его деньгами в то время, пока будут вестись поиски вашего племянника. И весь кошмар состоит в том, — она горько усмехнулась, — что рынок стал снова оживать, и вполне вероятно, что Крю сумеет выгодно распорядиться своими приобретениями, чтобы никакой растраты в итоге не было.

Из других обвинений реальным оставалось только то, что Крю хотел нечестным путем завладеть «Браконьером», принадлежавшим Хэлу, да и то только потому, что брат Стюарта, человек слабовольный, во многом сознался полиции.

— Он, конечно, все отрицает, — продолжала Роз, — но полиция уверена, что ей удастся усадить за решетку и Крю, и обоих братцев Хейз. Я бы отдала все, чтобы ваш адвокат сел за халатность. Наверное, он и был одним из тех, кому вы все-таки решились рассказать всю правду?

— Нет, — с сожалением вздохнула Олив. — В этом не было никакого смысла. Он долгие годы работал на отца и не верил, что отец мог совершить такое.

Роз начала по кусочкам сортировать информацию, стараясь сделать правильные выводы.

— Ваш отец не убивал вашу мать и сестру, Олив. Он считал, что это сделали вы. Гвен и Эмбер были еще живы, когда он уезжал на работу. Все, что касается его, полностью совпадает с вашим заявлением.

— Но он же знал, что меня нет в доме.

Но Роз только покачала головой.

— Мне никогда не удастся доказать это, но мне кажется, что он даже не знал, что вы ушли из дома. Помните, он всегда спал внизу, а я готова поспорить, что вы выскользнули из дома очень тихо, стараясь не привлекать внимания родных. Если бы вы только согласились на свидание, то смогли бы все выяснить сами. — Она поднялась. — Теперь, конечно, говорить об этом поздно, но вам не следовало так жестоко наказывать его. Он был виновен не более, чем вы сами. Он любил вас. Просто он не умел это показывать. Я подозреваю, что единственным его недостатком было совсем не обращать внимание на одежду женщин.

Олив покачала головой.

— Я вас не понимаю.

— Он сказал полиции, что у вашей матери был нейлоновый комбинезон.

— Зачем он это сделал? Роз вздохнула.

— Наверное, потому, что боялся признаться в том, что он вообще не обращал на нее внимания. Он был совсем неплохим человеком, Олив. Но он не сумел справиться со своей сексуальной ориентацией, как не смог бы на его месте никто другой. Вся трагедия заключалась только в том, что никто из вас не смог найти в себе силы, чтобы обсудить это. — Она взяла со стола булавку и протерла ее головку от глины. — И я ни на секунду не поверю, что он мог обвинить в случившемся вас. Только самого себя. Вот почему он продолжал жить в том доме. Это было что-то вроде расплаты.

Большая слеза скатилась по щеке Олив.

— Он всегда говорил, что игра не стоит свеч. — Она протянула ладонь за булавкой. — Если бы я любила его меньше, то и ненавидела бы меньше, и, может быть, сейчас не было бы слишком поздно что-либо решать, верно?

Хэл дремал в машине, припаркованной возле тюрьмы. Он сложил руки на груди и натянул на глаза старую кепку, чтобы солнце не мешало сну. Открывая дверцу для Роз, он лениво взглянул на нее из-под козырька.

— Ну и как?

Она бросила кейс на заднее сиденье и нетерпеливо устроилась за рулем.